Из развалин префект выбрался после полудня и не спеша направился по дороге на юг. Сзади трусил приданный ему эскорт.

После часа пути его внимание привлек загорелый до черноты крестьянин, работавший в стороне от дороги. Ларций спешился и несколько минут наблюдал, как длинноногий, удивительно тощий варвар с помощью кожаного ведра и длинной жерди, черпал воду из канала и сливал ее в деревянный короб, откуда мутная, изжелта-грязная вода разливалась по канавкам, орошавшим плантацию финиковых пальм. Крестьянин был весь в поту и работал, как заведенный. Женщина и двое маленьких, таких же длинноногих и тощих мальчишек то и дело ударами тяпок поправляли стенки арыков, помогая воде добраться до самых дальних углов участка.

За спиной у застывшего на обочине, сложившего руки за спиной Ларция шли и шли воинские колонны, со скрипом катились телеги на огромных колесах. Быки тащили осадные и метательные орудия. За эти томительные долгие минуты, пока Ларций наблюдал за варваром, тот ни раз не глянул в сторону дороги – все так же черпал и сливал воду. В его однообразных, туповатых движениях была какая-то завораживающая, нагоняющая сон монотонность.

У Ларция на мгновение сами собой смежились веки. Ему вдруг отчетливо померещилось, что этот день, в который он угодил и который вроде бы имеет свое точное, обозначенное в календаре место – третий день до октябрьских нон 869 года от основания Рима (5 октября 116 года) – на самом деле длится уже тысячу лет, и весь этот срок крестьянин не уходит с поля. Солнце, казалось, навечно уснуло в небе. По дороге, насыпанной еще, наверное, во времена легендарного Навуходоносора, нескончаемой, извечной чередой шли и шли захватчики.

Эти два мира казались несовместимыми. За эти несколько минут Ларций досыта насмотрелся на трудившегося в поте лица человека. Никто из проходивших легионеров, наемников из вспомогательных частей, никто из обозников, лагерных шлюх и торговцев не подошел к крестьянину, не попросил напиться, не расспросил его, не обидел его, да и о чем можно было расспросить человека, тысячу лет черпающего воду из реки?

Чем обидеть?

Ларций махнул рукой сопровождавшим его всадникам – спешивайтесь, мол, передохните. Потом по краю арыка направился в сторону варвара, спросил по-италийски, как долго ему придется орошать землю? Тот не ответил. Ларций спросил по-гречески. Вавилонянин, не отрывая рук от веревки, ответил коротко и пусто:

– До полуночи. Я заплатил только за один день.

– Каков урожай? На жизнь хватает?

– С трудом. Никто не знает, какие теперь будут налоги, какова плата за воду.

Ларций на свой страх и риск попытался успокоить крестьянина:

– Не более чем при парфянах. А может, и менее…

Варвар усмехнулся. Неожиданно он отбросил кожаное ведро в сторону, привязал коромысло, направился в тень ближайшей пальмы. Там присел, достал из спрятанного в траве узелка кусок лепешки и принялся сосредоточенно жевать.

Ларций последовал за ним. С трудом согнувшись – все-таки годы, – присел рядом.

Варвар невозмутимо преломил лепешку и протянул половину римскому патрицию.

Тот, поколебавшись, принял подарок, откусил, принялся жевать. Хлеб был хорошо выпечен, но имел горьковатый привкус, видно, в муку приходилось добавлять что-то мало съедобное. Ларций в свою очередь протянул крестьянину баклажку с водой. Варвар, ни слова не говоря, сделал несколько глотков, потом спросил:

– Зачем пришли? Хижину сожгли, дочку испоганили, потом убили. Была на выданье. Так надо? В Риме не хватает крестьянских дочек?

Что мог ответить Ларций?! Только плечами пожал.

– Что же не воевали? – спросил он. – Ктесифон сдали, Селевкию сдали, Харакс вон тоже сдадут.