– Да иди ты знаешь куда! – безнадежно махнул рукой Иванов с обреченно-раздраженным выражением лица, поворачиваясь к Варухову, который уже успел сесть и даже с некоторым удобством развалиться на стуле. – И можешь идти знаешь куда прямо сейчас, не дожидаясь обеда. Достал ты меня по самые печенки. Что с тобой говори, что не говори – один хрен.

В дверь постучали, а затем с подносом, уставленным чашками и банками с сахаром и быстрорастворимым кофе, вошла Людочка.

Варухов и Иванов умолкли. Дождавшись, когда секретарша выставила содержимое подноса на стол и молча удалилась из комнаты, почти одновременно заорали:

– Да пошел ты на хуй!

Этот одновременный крик был очень смешон. Будто они заранее его отрепетировали. Каждый хотел сказать о своем, чувства у них были разные – а слова оказались одни и те же.

Оба умолкли. Со стороны – будто испугались, что кто-то может подслушивать их нецензурную брань. В комнате на полминуты повисло неловкое молчание, пока его наконец не нарушил Варухов, который заискивающе-дружелюбно спросил:

– Саныч, ты чего на меня взъелся?

Не получив ответа, продолжил:

– Да брось ты трястись. Из всех, кто тут работает, ты единственный, кому ничего бояться.

– Это ты так думаешь, – огрызнулся Иванов, сбросил пальто на стул и, пройдя через весь кабинет, уселся на свое место. – А всё потому, что ты это видишь со своей стороны. И делаешь выводы на основании того, что ты знаешь. А у меня, уж извини, совсем другая точка зрения.

– Неужто ты думаешь, что твоя секретарша на тебя стучит? – продолжал допытываться Варухов. – Да брось ты, Саша. Какой-то уж ты слишком подозрительный стал. Раздражаешься, орешь…

– Станешь тут орать, когда с такими мудаками приходится работать, как ты.

– Саша, ты бы слова поосторожней выбирал. Я нарочно, что ли? Ну прости, больше не повторится. Даю честное слово.

– На хрена мне твое слово? Уж лучше бы ты онемел. Меньше было бы поводов для таких разговоров.

– Саныч! Ну ты чего завелся? Можно подумать, начальство тебе только что пистон в одно место вставило!

– Ну-ну. Не хватало еще мне от начальства огребать. Слушай, Игорь. Ты пойми меня правильно, без обид, но дела у нас в отделе и так паршивые. И ты это лучше всех знаешь.

– Да знаю, знаю. И даже знаю, что ты еще скажешь. Слушай, Саш, давай попьем, пока вода не остыла. А?

С этими словами Варухов пододвинул к себе одну из чашек и протянул руку к банке с кофе, стоявший чуть в стороне, ближе к Иванову. Тот, перехватив его взгляд, как бы невзначай отодвинул банку. И чем сильнее Варухов тянулся к ней, тем дальше отодвигал ее Иванов. Видя, что ему, не встав, не добраться до цели, Варухов откинулся на спинку стула и, подождав, пока Иванов не положит себе из банки кофе, выжидающе спросил:

– Саныч, так кофейком не угостишь?

Иванов взглянув на него исподлобья, недружелюбно, с видимой неохотой демонстративно подвинул банку кофе почти на середину стола.

– Угощайся… Если можешь.

– Спасибочки, – ядовито усмехнулся Варухов и сыпанул в чашку изрядное количество порошка. Налив кипятка, выклянчил еще несколько кусочков сахара, бросил их в кружку и, энергично размешивая ложкой кофе, принялся следить за тем, как Иванов, которому было неловко в его обществе, пытается сделать вид, что не тяготится его присутствием. Сан Саныч демонстративно молча прихлебывал кофе. В полной тишине изредка лишь поскрипывал стул Варухова.

Когда молчание опасно затянулось, Варухов примирительно заговорил:

– Сан Саныч, я вот тебя хотел спросить о Фроловой…

– А что Фролова? – отхлебывая из чашки и глядя прямо перед собой, отозвался Иванов. – У тебя что-то личное к ней? Уже не первый раз о ней заговариваешь. Я вот только, ты уж извини, всё никак не пойму, что ты сказать-то хочешь. Давай яснее.