– И не говорите Люда, я это очень хорошо знаю. Наша медицина семейственна, как и юриспруденция. Не подмажешь – не поедешь.

– Кому это тут надо подмазать? И кому за это вмазать, а? Что за разговоры в стенах родной прокуратуры? – раздался за спиной Варухова грозно-бодрый голос начальника.

«Блин. Опять влип. Ну кто меня за язык тянул?» – единственное, что пришло Варухову в голову, когда он оборачивался на голос Иванова, входившего в кабинет.

– Да нет, Сан Саныч… Я другое имел в виду.

– Что ты имел, Петрович, я понял. Этим самым я сам тебя не раз имел, ха-ха. Как в анекдоте про Волка и Красную шапочку. Помнишь? – бодро продолжал отчитывать его начальник.

Надо сказать, что Иванов был полной противоположностью Варухову – как внутренне, так и внешне. Это был уверенный в себе человек крупной комплекции, с тяжелой головой, похожей на бульдожью, с крупными чертами лица и полным отсутствием духовных запросов.

Еще со студенческой скамьи Сан Саныч Иванов определил для себя однозначно, что в этой жизни хорошо, а что плохо. И после с завидным упорством следовал раз и навсегда выбранным ориентирам. Сан Саныч любил спорт, баню, охоту и власть. А ненавидел тех, кто мешал в его увлечениях и кто ему просто не нравился. Такое однозначное деление мира на черное и белое позволяло ему очень даже безбедно существовать, оставляя его психику в абсолютном покое, а совесть вечно немой.

– Ничего, Людочка простит нас, мужиков, за наш мужской юмор. Правда же, Людмила Павловна?

– Ну конечно, Сан Саныч. Вот, кстати, Игорь Петрович к вам не просто так зашел, а по делу. У него дочь заболела, он хотел сегодня пораньше отпроситься. Вы же его отпустите, правда? – вовремя вставила свою реплику секретарша.

– Дочь заболела – это плохо. Пораньше отпустить? Подумаю, – протянул Иванов, а затем, взглянув на Варухова, продолжил:

– Давай-ка Петрович, зайдем ко мне в кабинет, там и поговорим. А вы, Людмила Павловна, сделайте нам два кофе.

– Сию минуту, Сан Саныч. Чайник как раз вскипел, – ответила секретарша и, суетливо встав из-за стола, принялась доставать чашки из стенного шкафа у себя за спиной.

Иванов открыл дверь в кабинет и, встав вполоборота, дал пройти Варухову, а затем зашел сам и плотно прикрыл за собой дверь. Привычка пропускать собеседника вперед осталась у Иванова со времен службы во внутренних войсках, где он был конвоиром.

– Петрович! Ты или дурак, или искушаешь и судьбу, и меня. Ну сколько раз я тебе говорил, что у нас нельзя так шутить. Если тебе лично всё равно, что о тебе думают, то мне надо карьеру делать. Очередное звание на носу! И мне совершенно ни к чему, чтобы кто-то на меня стуканул и это дело отложилось черт знает на сколько. Сколько раз я тебя отмазывал от увольнения? А от предупреждения о неполном служебном соответствии? Или ты забыл, а? – набросился начальник на Варухова, не успевшего даже сесть. – Ну к чему, скажи, было с моей секретаршей шутить по поводу подмазывания юристов?

– Да я не шутил. Я просто так сказал, без задней смысли, – опешив, оправдывался Варухов. – К слову пришлось. Она меня о медицине спросила, а не о юристах…

– Вот о медицине бы и говорил. Честное слово, не знай я тебя так долго, подумал бы, что ты провокатор. Или, еще того хуже, подсиживаешь меня. Но мы уже больше десяти лет знакомы. Так что единственное объяснение – тебе на всё наплевать.

– Да ищи любое объяснение! Чего привязался? Подумаешь, сказал: «Не подмажешь – не поедешь». И что с того? Да вам наверху на нас на всех наплевать. И на то, что мы делаем. А уж до того, что говорим и думаем, совсем никакого дела нет. Что ты так завелся, Саша? День только начался. Ты лучше скажи, отпустишь после обеда или нет?