Он достал лист с печатью и махнул им у отца перед лицом.

В дверях показались соседи-понятые, и стало дико стыдно. Разумеется, одной из них оказалась подъездная сплетница Галина Александровна. Завтра весь дом будет судачить, что нашу квартиру штурмом брал ОМОН с вертолётов, а при обыске нашли четырёх расчленённых проституток.

Полицейские представились, скороговоркой зачитали постановление, но я не могла сосредоточиться на бесцветном канцелярском языке. Кто вообще так говорит? Что они имеют в виду?

– Вам предлагается добровольно выдать предметы и вещества, запрещённые в гражданском обороте. Имеются ли такие в этом жилище? – стриженый смотрел почему-то на меня.

Сердце стучало в ушах, от ужаса я онемела. Просто помотала головой и посмотрела ему в глаза. Подумала, что он слишком молодой, чтобы иметь настолько усталый и тяжёлый взгляд.

– Аделаида Смирнова, где вес?

В смысле «вес»? Какой вес? Не мой же? Тогда что такое вес?

Разум отказывался осознавать происходящее.  Не дождавшись ответа, полицейские приступили к обыску.

– Где ваша комната? – сразу спросил стриженый.

– По коридору и налево. То есть направо, – собственный голос звучал сипло и чуждо.

– Пройдёмте, посмотрим, что у вас там интересного.

– Ида? – взревел отец.

– Ничего, – пролепетала я, – у меня ничего нет.

Кровь стучала в висках, руки похолодели, к горлу подступила тошнота.

Когда обыскивающие добрались до коробки, я даже не дрогнула. Вот не возникло ни страха, ни плохого предчувствия. Интуиция позорно молчала, может, спала ещё.

Оперативники оживились. Галина Александровна закатила глаза в экстазе фальшивого сочувствия. Отец посмотрел на меня с такой болью и недоумением, что я едва не рухнула на пол. Мне было плохо видно из-за спин, но в коробке, кажется, лежали какие-то чаи, порошки и таблетки.

– А говорите, ничего нет, – хмыкнул стриженый оперативник.

– Папа, это Колина коробка, он попросил взять, потому что ехал в сервис, – затараторила я.

– Что?

– Это не моя коробка, я не знала, что там! Просто Коля сказал, что везёт машину в сервис, и попросил у себя подержать пару дней, – суматошно объясняла я.

Отец молчал.

– Чтобы ему из сервиса с коробкой не идти… – проговорила уже тише, осознавая, какую глупость сделала.

Галина Александровна алчно улыбалась, переводя взгляд с меня на отца.

– Папа, я клянусь, я бы никогда… Это не моя коробка, я не знала!

Слёзы подступили к глазам, руки затряслись, а я отчаянно захотела, чтобы папа мне поверил.

Его взгляд смягчился.

– Ага… Все так говорят, – небрежно бросил полицейский. – Куда ни плюнь, одни невиновные по тюрьмам сидят.

Дальнейшее помню смутно.

После окончания обыска меня вместе с коробкой увезли в отдел. Отец с дядей Витей – другом семьи и юристом – приехали следом.

События цеплялись друг за друга, мелькали лица, звучали голоса.

Но я застыла, впала в ступор.

Я перестала быть собой.

Что-то отвечала. С кем-то говорила. Куда-то шла. Где-то сидела. Чего-то ждала.

Мир погрузился в плотную вату. Я шарила по ней руками, и под ладонями то и дело проступали острые грани предметов, которые я перестала узнавать.

Оказалось, что меня «вели» уже две недели. Что есть оперативная съёмка того, как я доставляю наркотики. Что есть показания Коли, его закадычного дружка Димы и даже Иры, как я им предлагала купить дозу.

Меня определили в СИЗО, но камера даже не запомнилась. Всё вокруг казалось нарочито картонным, небрежно сделанным похмельным декоратором. Несколько раз меня водили на опознания. В кабинете присутствовали ещё две-три девушки и понятые. Тех, кому я возила чаи, я и сама прекрасно узнавала. Как и они меня. С каждым доказанным эпизодом лицо дяди Вити становилось всё мрачнее и мрачнее.