Свет моргнул, сначала я подумал, что он совсем погас, или я ослеп, но лампы загудели, поморгали, и тусклый свет выровнялся и даже стал более ярким. Теперь в коридоре я был не один. У окна появились две фигуры. Это были мужчина и женщина. Крупный мужчина в темном костюме с короткой стрижкой стоял ко мне спиной и что-то поправлял, заправлял рубашку и застегивал брюки. Женщина почему-то сидела на полу у батареи, одной рукой что-то прижимая к груди, а второй то и дело оттягивала и без того натянутую ниже колен юбку.

Мне захотелось подойти поближе, но во сне свои законы. Я остался на месте, но взгляд мой, словно оптический прибор, прорисовал мелкие детали в обстановке и людях.

Появилась пыль, летающая в свете ламп. На грязном полу лестничного пролета проявились масляные пятна и затоптанные окурки. В углу притаилась труба мусоропровода. Я узнал женщину. Это была мама, моя молодая мама, я такой ее уже давно не помнил, и только черты лица и та красота, которую в своей матери видит каждый ребенок, подсказали мне – это она. Мама плакала, тихо, закрыв глаза, чуть содрогаясь. Редкие слезы срывались с длинных ресниц и падали куда-то вниз. У мамы была разбита губа, рот постоянно кривился, и тонкая струйка крови чертила свой рисунок на тонком подбородке. На скуле темнел кровоподтек, левая рука с силой прижимала к груди разорванную блузку, колени были ободраны, юбка разорвана по шву до середины бедра.

– Прости, – это сказал мужчина, – прости, я не знаю, что на меня нашло. Он так и стоял ко мне спиной, закончив поправлять одежду, достал сигарету и закурил. Руки его мелко тряслись. Конечно, я его узнал, Дуров и в молодости был похожим на бульдозер.

– Ты животное, – сказала мама сквозь слезы.

– Я обещаю, что больше никогда…

– Если муж узнает, он не простит. Он уйдет навсегда.

– Но я же смог остановиться! – закричал Дуров. – Смог!

Мама заплакала сильнее, закрыв лицо обеими руками. Дуров потянулся рукой к маминому плечу, мама отдернула плечо, вся сжалась, спрятав голову руками. Я не выдержал и побежал. Я закричал, заревел. Расстояние между мной и Дуровым было небольшим, но далось оно мне с трудом. Из последних сил я вцепился в его шею обеими руками, огромную шею, которой почти не было. Когда на его лице начало появляться удивление от моего появления, я выдернул сигарету из его рта и воткнул ему в правый глаз, а зубами впился в левую щеку. Дуров закричал. Мир для меня погас, от напряжения я зажмурился. Я и не думал, что так тяжело сдавливать зубами человеческую плоть. Но мне удалось, зубы мои, клыки и резцы провалились в мясную мякоть, рот наполнился слюной, но ее вытеснил вкус крови. Теплой, горячей, соленой крови.

Я продолжал сжимать свои челюсти, пока мои зубы не встретились, крови было столько, что ее приходилось глотать, чтобы не подавиться. Такой эйфории я не испытывал никогда, где-то на грани слышимости истошно вопил Дуров, кричала мама, а я дернул головой, отрывая кусок мяса от живого человека. Все вокруг исчезло, было темно и тихо. Я прожевал и проглотил.

Таким разбитым я не просыпался давно. Голова гудела, даже не открывая глаз, чувствовалась отечность лица. В руках будто поселилась феноменальная слабость, я еле шевелил пальцами. Если я буду так плохо спать, то надолго меня не хватит. Пока я, не открывая глаз, копил силы для полного пробуждения, в голове всплыли воспоминания об увиденном накануне сне. От чувства омерзения я резко сел на кровати, от усталости не осталось и следа. Меня колотила мелкая дрожь, во рту все явственней проявлялся вкус крови. Первой мыслью было, что я прокусил себе язык или губу, но, прислушавшись к себе, понял, что никаких повреждений во рту нет. Привкус крови исчез, наваждение прошло.