Валерик закашлялся, начал хныкать. Наташа еще плотнее закутала его в шаль, убаюкивая извечным: «А-а, а-а, а-а, а! А-а, а-а, а-а, а!»

– Холодно, конечно! – Девушка поежилась. – Но другого транспорта нам всё равно не найти. Прости.

– Да что ты, Надя! Ну в чем ты виновата? Спасибо, что возишься с нами. Не знаю, что бы мы без тебя делали. Пропали бы совсем!

Надя обняла Наташу. Так они и стояли, пока не подъехала дрезина.

На поиски Васи ушло еще два дня.

Наташа вся извелась, уже начала опасаться, что не сможет найти своего старшенького. Что по какой-то неведомой причине его не ссадили с поезда и увезли куда-нибудь за тридевять земель, на Урал.

Наконец им повезло. Детей в очередном, шестом по счету, детдоме было немного, и воспитательница, услышав фамилию и имя – Синицын Вася, сразу же привела его.

Было довольно поздно, часов одиннадцать вечера, и дети уже спали. Вася шел, держась за руку воспитательницы, и тер кулачком глаза. Увидев маму со спящим на ее руках младшим братом, он от удивления широко раскрыл рот и не мог вымолвить ни одного слова.

Наташа быстро передала Валерика Наде, схватила Васю, прижала к себе крепко-крепко, словно боялась, что его снова куда-нибудь увезут.

Она гладила сына по голове, а тот прильнул к ней, захлебываясь словами, рассказывал, как его ссадили с поезда и привезли сюда. И он не знал, где мама и где Валерик. Потом им дали в детдоме рыбку, и она «из него вырвалась». Наташа слушала сына и плакала. А он не мог понять, почему мама плачет, ведь она же нашла его и теперь всё будет хорошо!

Уехать сразу было невозможно (время шло к полуночи). Васю увели спать в группу; перед уходом он взял с мамы честное-пречестное слово, что утром она его отсюда обязательно заберет.

Добрая и словоохотливая дворничиха – баба Тоня, как все в детдоме называли ее, – пустила их переночевать к себе в каморку. Накормила картошкой в мундире, напоила чаем с сухарями. До глубокой ночи они сидели, слушая посапывание спящего Валерика, и говорили о войне, о своих мужчинах, ушедших на фронт, и о том, что их всех ждет впереди.

Под этот неторопливый разговор у теплой печки Надя задремала. Она испытывала настоящее блаженство от того, что здесь, в дворницкой, тепло и безопасно. Что дети нашлись. Что они живы и здоровы. И что можно просто спать и набираться сил.

А утром Наташа написала заявление, и ей отдали старшего сына, а вместе с ним – вот уж чего она точно не ожидала! – их чемодан. Оказывается, Вася всю дорогу его из рук не выпускал.

– Ты настоящий хозяин! Сберег маме много нужных вещей, – похвалила мальчика Надя.

…В Москву возвращались на детдомовском грузовике – им повезло, случилась оказия: нужно было получить для воспитанников теплые вещи. Наде пришлось ехать в кузове, и добрая дворничиха дала ей рваное одеяло, чтоб укрыться от холодного, уже по-настоящему зимнего ветра.

И вот наконец Наташин дом. Она жила в коммуналке у Покровских ворот, недалеко от Кривоколенного переулка.

В подъезд ввалились все в снегу, отряхнулись. В комнате раздеваться не стали: холодно. Центральное отопление не работало, и москвичи обзавелись печками-буржуйками[7].

Наташа по привычке кинулась на кухню к крану – но воды в нем не оказалось. Теперь стало понятно, почему, пока шли к дому, им то и дело встречались люди, тянувшие саночки с ведрами воды.

– Хорошо, что у нас немного дров осталось. Сейчас печку растоплю, – оживилась Наташа. – Дернуло же меня податься в эту проклятую эвакуацию. Дома-то куда лучше!

Валерик стал кашлять. С тех пор как он замерз во время поисков брата, кашель не оставлял его.