Молчание было ему ответом. Строй стоял, не шелохнувшись.

– Я все сказал, товарищи солдаты. Готовьтесь к обеду. Вольно. Разойдись!

Ротный повернулся и вышел из казармы.

Строй некоторое время стоял в том же положении. Потом, словно очнувшись, распался. Но без привычного оживления.

Никто не смотрел друг другу в глаза.

Взводный хотел было сказать что-то, но передумал. Говорить после ротного Миронова было глупо.

Войдя в канцелярию второй роты, Иван застал Миронова в размышлении над листком, вырванным из ученической тетради. Листок был исписан крупными буквами.

– День добрый, Михалыч, – жизнерадостно поздоровался Иван.

– Здорово, здорово, – кивнул Миронов, откладывая листок и вставляя в мундштук сигарету. Курил он исключительно отечественные сигареты, пренебрегая повсеместно распространенными громкими зарубежными марками, и только через мундштук. Вкупе с этой деталью дымчатые очки и чуть всколоченная седая шевелюра делали его похожим на ужасно интеллигентного физика времен разгула социализма.

– Хочешь посмеяться? – спросил Миронов и подал исписанный листок. – Читай.

Иван сдержанно хрюкнул, возвращая листок.

– По письму – дурак дураком, – сказал Миронов, попыхивая сигаретой. – А ведь это совсем не так. Нормальный пацан. Как все. Может быть, даже сообразительнее некоторых. А мне говорят: наказывай. За что? За то, что дебильный прапор, носящийся по всему гарнизону, как раненый олень, встретил его расстегнутым в жаркую погоду, а потом самоотверженно доложил об этом коменданту? А этот солдат, хоть и не умеет писать грамотно, зато любую машину с завязанными глазами починит. Вот и посуди, в каком я положении. За ерунду готовы сожрать солдата со всеми потрохами. И про твоих уже слышал. Подоляко у меня служил, его я знаю. Конечно, он тот еще жук, но совсем не дурак. Связываться с Луциком в открытую не стал бы. Кто там еще с ним?

Конец ознакомительного фрагмента.