К «Уралу» с кунгом приемного центра Р-454 Миронов относился как к капризному и норовистому старому льву – машина часто ломалась, одышливо плевалась горячим газом. Ротный подходил к ней после очередной поломки и, нырнув под капот, тихо и примирительно бормотал что-то. А юркий ГАЗ-66 с кунгом радиостанции Р-111 он называл охламоном и иногда спрашивал: «Ну, что, охламон, побегаешь еще?»

На совещание к командиру батальона капитан Миронов являлся порой по локоть в мазуте, с полосками масла на лице. Садился на краешек стула, чтобы не испачкать, и оживлялся только тогда, когда разговор заходил о двигателях и топливе.

Не было в полку машин более ухоженных и надежных, чем в роте капитана Миронова. Солдаты, привыкшие к такой манере общения ротного с машинами, и сами невольно перенимали у него уважительное отношение к технике. Передавая свои «тачки» молодым водителям, заставляли вникать в каждую мелочь, в каждый нюанс работы, с едва сдерживаемой слезой и тяжестью в сердце покидали родную кабину.

Спокойствию ротного в самых разных ситуациях могли позавидовать древние стоики, а его безмятежность сделала бы честь эпикурейцу. Худой и низкорослый, с чуть кудреватой седой растительностью на голове, имевший обыкновение говорить размеренно, без криков, матов и армейских выражений, он в принципе не мог не вызвать благоговейный трепет в солдатских сердцах. Но удивительное дело: солдаты его очень уважали. За справедливость и рассудительность.

Все в роте капитана Миронова было несколько иначе, чем в других подразделениях. Всякий раз, когда заходила речь о второй роте, возникало ощущение правильности, какой-то удивительной четкости и завершенности, созданной ротным в коллективе. В отличие от других, рота капитана Миронова была управляема. И управляема не внутренними лидерами, на которых в большинстве своем полагались командиры подразделений, а только одним человеком – самим капитаном Мироновым. Его приказы, отданные тихим, спокойным тоном, выполнялись без оговорок и увиливаний.

Конечно, в его роте были разные люди, призывы менялись, потому и возникали ситуации, нарушавшие общую картину, но капитан Миронов снова и снова доказывал, что безнадежных случаев для него просто не бывало. Рано или поздно каждый его солдат занимал в роте предписанную ему нишу. Прознав о такой способности Миронова, командование части переводило во вторую роту самых ненадежных, самых строптивых солдат. Миронов, конечно, от этого «начальственного внимания» в восторг не приходил, но и поделать ничего не мог. Как не мог ничего поделать и со своим старшиной роты старшим прапорщиком Задонским, называемым всеми Тараканом за пронырливость и пышные, рыжеватые от табака усы.

Воспитывать старшего прапорщика Задонского было бессмысленно. К его старшинскому хозяйству трудно было придраться. Бумаги, накладные, ведомости, тетради учета находились в идеальном порядке. Однако хитрый Таракан как-то удосуживался продавать кое-какое мелкое военное имущество. К тому же Таракан имел крепкое положение в части благодаря умению подмасливать начальство, вечно что-то строившее или ремонтировавшее, которому постоянно требовались умелые руки. Задонский, к его чести будет сказано, действительно имел золотые руки. Но при таких руках ближе к пенсии Таракан стал ленив до совершенного неприличия.

– Я свое отпахал! – хорохорился он в курилке. – Теперь вы, молодые, на весла седайте!..

…Задонский после обеда как испарился. Войдя в спальное расположение, капитан Миронов неожиданно заметил что-то за двухъярусными кроватями и проговорил: