Вот полоска асфальта пробежала по сочному газону, какого она цвета? Мне скажут, серого. Ведь асфальт серый. А она до слез голубая, потому что в ней отражается летнее небо.

А вот стоит белая ваза с тюльпанами, какого цвета ваза? Что вы нам голову морочите, ответят мне, сами же сказали, что белая. А она… да я всего и не перечислю, что в нее впаяно: и теплый солнечный свет, и холодная собственная тень, и красные всполохи от свисающих бутонов, и зелень листьев, и даже цвет моего синего платья. Все вместе, и все едино. Цвета живые, они перетекают из одного в другой, отражаются и мерцают. И когда ты начинаешь это видеть, доверившись собственным глазам, а не представлениям, твоя жизнь меняется.

Ван Гога я открыла для себя, когда Мише было два года. Мне пришлось поехать в командировку – на конференцию в Нижний Новгород. Я выступила, а потом сбежала на ярмарку, где и купила письма Ван Гога. Две книжечки писем – брату Тео и друзьям-художникам. Я очень люблю письма. Письма – это чистый контакт, письма не врут.

– Ты что… рисуешь? – удивляется Люда, повернув ко мне заспанное лицо. Она только что проснулась.

– Ну да, – смущенно отвечаю я.

– А что рисуешь?

– Вид из окна.

– А что там тебе лежа-то видно? – подает голос Даша.

– Небо… Облака.

Всегда одинаково удивленные лица, всегда одни и те же вопросы. Почему если человек читает книгу, курит, просиживает жизнь в компьютерных играх, разгадывает кроссворды или утыкается в телевизор, это никого не удивляет, а вот если человек рисует… Как будто рисование относится к категории «детство» и во взрослом возрасте уголек в руке вызывает такое же недоумение, как соска во рту.

– А меня нарисуешь?

Это следующий типичный вопрос. Сразу хочется глубоко вдохнуть и закатить глаза. Но не сейчас.

Я смотрю на этих женщин и понимаю, что хочу их нарисовать. Взять и набросать их портреты и записать в своем дневнике их истории. Как будто это зачем-то нужно. Мне нужно. Как будто важно сохранить память о них и истории, по каждой из которых можно написать роман. У меня ведь никогда ничего такого не было. Моя жизнь не подходит для романов. Я не допускаю риска, ошибок, конфликтов. Все всегда идет по плану.

Я не знаю, откуда взялся этот план у меня в голове, кажется, он был всегда. Поступить в университет, пока учишься – выйти замуж, устроиться на работу в международную организацию, родить первого ребенка до двадцати пяти, а второго – не позднее тридцати, и переехать в собственный дом. И у меня в жизни все идеально соответствует этому плану. Мне тридцать, у меня счастливый брак, я беременна вторым ребенком и обустраиваю дом.

А у этих женщин все по-другому. Они, как моя двоюродная сестра Валя, – не живут свою жизнь, а позволяют жизни жить себя. Вале тридцать четыре, в разводе, дважды была замужем, и оба раза – из-за случайной беременности. От каждого мужа – по ребенку, и сейчас снова беременна – от женатого любовника, о котором я даже ничего не слышала. Она и так с трудом сводит концы с концами – папаши уклоняются от алиментов или платят копейки – как она могла допустить новую беременность? А как Даша могла переспать с первой любовью, рискуя самым ценным, что у нее есть на свете – семьей: любимым мужем, (а она любит его, это очевидно) и тремя детьми? Как женщины решаются на такие опрометчивые поступки? Как не боятся все разрушить? Что ими движет? Непостижимо. Мне никогда не понять и не оказаться на их месте. И слава богу.

Их судьбы одновременно пугают и восхищают. Как будто им доступно что-то, чего я просто не вижу.

Я нарисовала их. Нарисовала каждую.