А что же будет сейчас? Господи, больше всего на свете я хочу уйти как нормальная женщина в стандартный декретный отпуск. Полтора года не думать ни о каких контрактах, командировках, отчетах и millennium goals. И каждую свободную минуту – рисовать. А свободных минут у меня будет много. Потому что у меня есть суперспособность: я чувствую время и могу управлять им. Захочу – расширю, захочу – сожму. Но пока почему-то так не выходит – есть кое-что очень важное, что я постоянно откладываю. Я мало рисую.

– Алло, мам, привет! Привези мне бумагу и карандаш!

Жанна Николаевна резала зелень для ухи, когда позвонила Слава.

– А что, тебя еще не выписывают? – встревожилась она. – У Мишутки день рождения скоро.

Слава, почувствовав, как внутри зазвенело, сделала медленный вдох и выдох.

– Я знаю, что у Миши день рождения, мам. Это я его родила, – все-таки не удержалась от раздраженного тона. – Мне пока не говорят, когда меня выпустят. Я очень надеюсь, что успеют ко дню рождения, все-таки еще три дня. Доктору об этом сказала.

– Да, в пятницу уже, – вздохнула Жанна Николаевна и убавила огонь под кипящим супом. – Как праздновать собираетесь?

Внутри Славы опять зазвенело. Вдох – выдох.

– Не думала еще. Я же в больнице… Может, в ресторан сходим или на кораблике покатаемся. Лишь бы выписали.

– Ну да, ну да, – Жанна Николаевна прижала телефон плечом и продолжила резать зелень. – Хорошо, привезу тебе завтра передачку.

Они скомкано попрощались, Жанна Николаевна смахнула ножом зелень в уху и засекла время. Почему Славу не выписывают? Может быть, она не говорит им правды, а на самом деле у нее там серьезные проблемы?

Я лежу на боку и смотрю в больничное окно. Небо солнечное, по нему плывут воздушные облака. Я слушаю песню в наушниках, тону взглядом в этом синем прямоугольнике и вижу космос, вселенную. Я чувствую себя частью всего этого, частью какого-то общего замысла, которому можно довериться. Я устала сопротивляться.

Пальцы сжимают толстый графитовый карандаш для набросков, на животе лежит новенький распахнутый блокнот. Я давно купила в художественном магазинчике и этот карандаш, и этот блокнот – синий, квадратный, со страницами цвета слоновой кости – но берегла для особого случая. Для поездки на море или в Париж. Почему Марк положил мне все это?

Больница – ну что здесь рисовать? Ведь рисовать нужно только красивое, только важное. Цветущую сирень, например, или морской пейзаж с перламутровыми облаками.

Рисовать можно только идеальное.

Всю жизнь со мной случались порывы, и я бежала к столу, доставала из дальнего ящика коробку с красками, наливала воду, раскладывала бумагу, смачивала кисть, и…

Что достойно быть нарисованным на этом идеально чистом листе?

Посидев так, попримериваясь и покружив кистью над бумагой, но так и не найдя ответа на этот вопрос, я убирала бумагу, вытирала кисть, складывала краски. Я всегда хотела рисовать, но из раза в раз упиралась в эту стену.

ЧТО рисовать?

КАК рисовать?

ЗАЧЕМ рисовать?

В игре «Что? Как? Зачем?» я всю жизнь была проигравшей. Ответов не знал ни мой внутренний знаток, ни мой внутренний судья, задающий эти вопросы. Что, как и зачем рисовать я поняла совсем недавно и в уже весьма зрелом возрасте – в двадцать восемь лет. Да, да, как Ван Гог. Он-то и научил меня рисовать. Вернее, научил меня видеть.

Большинство людей живет в иллюзии, что они видят этот мир. Но на самом деле они только так думают. И видят они только то, о чем знают.

Вот стоит дерево, от него на траву падает тень, какого цвета будет эта тень? Человек подумает и скажет: если трава зеленая, значит, тень будет темно-зеленая. А она фиолетовая.