Даня дёрнул ручку: раз… другой. За дверью стояла тишина. Ада на его попытки войти к ней никак не отреагировала.

Богдан прижался губами к тоненькой щели в двери и тихонько, практически полушепотом начал говорить, вынуждая жену прислушиваться к его спокойному голосу:

— Любимая… Открой, пожалуйста! Это просто какое-то недоразумение. Между нами – тобой и мной – ничего плохого не происходит… Любимая! Прошу тебя, пусти меня!

Он шептал и шептал, стараясь выговаривать слова чётко, медленно, чтобы они, словно весенняя капель, били в одно и то же место: в сердце той, что была по ту сторону двери.

Прижимаясь к преграде, молодой мужчина практически физически чувствовал, как с той стороны деревянного полотна стоит она, его единственная, его судьба, его жизнь. И несмотря ни на что, она всё же слушает его, вот только в силу собственного характера пока не решается уступить, пойти на контакт, которого хочет не меньше, чем он сам…

— Любимая! Мы столько лет вместе, между нами нет ни лжи, ни предательства, и я знаю, что за это время мы научились доверять друг другу. Я и впредь тебе обещаю, что никогда не подведу, не предам. Любил и буду любить только тебя, ведь ты моя единственная женщина. Открой, Дуся… Милая… Пусти меня... Давай поговорим. Я вот… Перед тобой, весь… Хочу, чтобы ты видела мои глаза. Они не лгут: ты – судьба моя, любовь моя… Открой, родная, и мы спокойно поговорим.

Он замолчал буквально на несколько секунд, и дверной замок, наконец, щёлкнул, предоставляя Богдану возможность объяснить происходящее, глядя глаза в глаза.

Аккуратно открыв дверь, он увидел жену, стоящую недалеко от входа. Глаза её были сухими, но их лихорадочный блеск указывал, что Ада находится на пределе эмоций. Сейчас любимая была, словно граната с сорванной чекой, ещё несколько секунд – и раздастся взрыв. Ему же, в силу ответственности за свою семью, предстояло предотвратить катастрофу, «закрыть» собой её, ликвидировать внезапно возникшую опасную ситуацию.

Сдвинувшись к супруге на маленький шажок, всего на какой-то десяток сантиметров, он протянул руку и невесомо коснулся её скулы подушечкой большого пальца. Легко поглаживая тонкую, нежную кожу и одновременно не сводя с любимого лица глаз, он прошептал:

— Любимая моя… Ты мой мир! Моя жизнь! Я живу и работаю только ради вас: тебя и сына… Ты слышишь?

Он снова шагнул ей навстречу, наконец, сумев приблизиться настолько, чтобы обнять. Ада не сопротивлялась, не вырвалась, только неожиданно надрывно всхлипнула и уткнулась мужу лбом в плечо.

— Ну-ну! Ты что? Это не то, из-за чего ты должна расстраиваться, поверь мне… Какая-то несусветная глупость: Антошка слышал то, что никак не должен был слышать, а тот разговор не для детских ушей. Ребёнок выдал только то, что запомнил, и интерпретировал по-своему. Мама же, перестраховываясь, перевернула всё с ног на голову… Она, что-то придумав для себя и додумав за нас двоих, не желая того, накалила обстановку, но ты же её знаешь – она не собиралась вредить нам… Всё сказано ею только из лучших побуждений… Поверь!

Ада молчала. Богдан чувствовал, как её тело время от времени вздрагивает от перевозбуждения, и его сердце больно сжималось от тревоги.

— Давай разбираться… Да, вся эта проблема и не проблема вовсе, а за уши притянутая ситуация. Вспоминай! С кем разговаривала мама по телефону?!

Ада снова промолчала. Шумно дыша, она теперь стояла, уткнувшись ему носом в шею. От её тёплого дыхания по телу Богдана пронеслось щекотное возбуждение, но он стоически выдержал его, не проявив сейчас неуместных желаний и обойдясь без излишних ласк. Упорно продолжая развивать начатую тему, снова настойчиво переспросил: