Время летело необычайно быстро. Рокотание мягкого баритона Володи Штанкова не умолкало ни на минуту. Именно он со своими неиссякаемым задором, неподражаемым юмором, изысканным остроумием и притягательной ироничностью был запредельным и мощным драйвом компании, её смешливым заводилой и пикантным анекдотчиком. А ещё через неделю мы с ним и с нашими прибалтийскими подругами стояли на перроне старинного львовского вокзала, где, запорошённое снегом, многорядье железнодорожных рельс уходило в зимнюю топологическую бесконечность. Володя, с едва уловимыми оттенками затаённой грусти, оптимистическим голосом вещал:

– Девочки, выше голову, никто ещё не умер, вы же увозите с собой воспоминания, о прекрасно проведённом времени в наших очаровательных Карпатах.

Густой голосовой бархат Гражины не дал ему закончить фразу:

– Мальчики, я с Вирве приглашаю вас в не менее очаровательную Эстонию, к нам, в прибалтийский город Тарту. Приедете?

– Нет, Гражина, мы не приглашаем, – чуть слышно сказала Вирве, – мы просто, с нетерпением, очень будем их ждать, обещаете?

– Клянёмся, – воскликнули мы с Вовой в унисон, – мы обязательно приедем, при первой же возможности.

Прошло чуть больше полугода, и в дождливый октябрьский день на железнодорожной стации эстонского города Тарту меня с Володей Штанковым встречали две русоволосые девушки. Конечно же, это были они: высокая и стройная девушка, в широком белом плаще, Гражина и, в голубом приталенном плаще, небольшого роста, но также с замечательно скроенной фигурой, Вирве. Мы их помнили в красных свитерах, в лыжных куртках, в неуклюжих горных ботинках при постоянно падающем снеге. А тут, совсем невдалеке от нас, стояли две недосягаемые и неприступные городские дамы, сосредоточенно вглядывающиеся в, проходящих мимо, пассажиров. Я тогда ещё не понимал, как одежда может преломить и трансформировать облик и внешность женщины. Мы с Вовой переглянулись, он с полувзгляда поняв и оценив моё состояние, сказал:

– Не робей, Сеня, где наша не пропадала, ты, надеюсь, не ослеп и видишь, что ждут и встречают именно нас. Улыбнись, старик, наша задача не дать угаснуть яркому огоньку, который мы сумели зажечь в этих девушках в Карпатах.

Через несколько секунд мы попали в нежные объятия наших подруг. Тут же был забыт прошлогодний снег и сегодняшний нудный дождь, наши сердца продолжали, по сказанному ранее, тогда в Карпатах, крылатому выражению Штанкова, биться в едином ритме. Выкрашенный в ярко- жёлтую краску, автобус быстро довёз нас до университетского общежития, где нас ждала, специально приготовленная комната, посреди которой красовался, празднично накрытый, стол. Я никоим образом не отношу себя к великим гурманам, но то, что я увидел на столе, повергло меня в глубокое смятение. У моего друга Володи это выразилось лихорадочным и необратимым поблёскиванием цейсовских очков. Бутерброды с красной икрой, салат из тресковой печени, тонко нарезанная ветчина, большое блюдо с, неопознанной мною, дичью, бутылка диковинного эстонского ликёра " Вано Таллинн ", вкусовые и градусные качества которого, чуть позже мы оценили по достоинству. Когда мы с Володей мгновенно вспомнили наш новогодний стол с кабачковой икрой и с килькой в томатном соусе, нам тут же стало не по себе: сразу стало ясно, что встречают нас в европейском стиле.

В этот октябрьский дождливый день Володе исполнилось двадцать два года, и вечером девушки повели нас в ресторан. До сих пор вспоминаю великолепный интерьер, мягкий салатовый отблеск настольного абажура за каждым столиком, эстетично сервированный стол с голубой скатертью, гармонирующей с узорчатыми стенами того же цвета, бархатный джазовый блюз под, заползающие в душу, звуки серебристого саксофона, ненавязчивое обслуживание вежливых официантов. И это происходило в самом начале семидесятых годов, ни где-нибудь в Ницце или в Париже, а в одной из братских республик Советского Союза. Мы с Володей потягивали коньяк из больших полуовальных коричневатых бокалов. Гражина и Вирве маленькими глоточками пригубляли светлое мартини, которое сверкало желтоватыми бликами, исходящими из радужного тонкого стекла высоких фужеров. Мы опять вспомнили самогонную медовуху, которую потребляли в Карпатах из гранёных стаканов, и этот антагонизм почему- то ещё долго поскрёбывал наши с Вовой, умиротворённые в этот вечер, души. Через несколько дней наш прибалтийский бенефис продолжился в Таллинне. Вирве и Гражина неторопливо знакомили меня и Вову с уютной и неповторимой столицей Эстонии. Мы долго бродили по таллиннскому Вышгороду, который напоминал парижский Монмартр. Затем спустились к вечному символу города, к башне старого Томаса, и долго, долго блуждали по каменистым переулкам древнего и сказочного города, пока не набрели на старинный знаменитый бар под названием "Мюнди ", что в переводе с эстонского означало монетный бар. Нас провели вниз по неосвещённой спиральной лестнице, впереди нас шёл, сопровождавший нас, официант с небольшим зажжённым факелом. В уютном, овальном зале подсвечивалась радужными бликами только стойка самого бара. В центре бара возвышался, кованный железом, большой сундук, полностью наполненный старинными эстонскими монетами. Тихо играла ненавязчивая музыка, способствующая размеренной и неторопливой беседе. Мы заказали, непревзойдённого вкуса, сорокаградусный ликёр " Вано Таллинн ", не спеша пригубляли его из параболических фигурных рюмочек и вели неторопливую беседу с нашими девушками. Мы снова танцевали с ними: Володя с Гражиной, а я с Вирве. На душе было грустно и немного тревожно. Мы молчали под, разрывающую сердце, обволакивающую мелодию песни Сальвадоре Адамо. В этом непредвзятом молчании угадывался налёт, неумолимо надвигающейся, предстоящей разлуки. Мы с Володей ещё не понимали, что это была не только последняя и завершающая точка незабываемого путешествия, это был прощальный, отнюдь не мажорный, аккорд нашего романтического романа с будущими эстонскими врачами. Мы с Вовой не только расставались с прелестными девушками, а, по большому счёту, прощались с хрустальной и волшебной мечтой, реализованной в наших чистых и искренних отношениях с ними, разлучались с чем- то особенным, оторвавшимся от нас, сознавая, что это больше никогда не вернётся. Постепенно набиравший скорость, поезд неоправданно быстро увозил меня и Володю Штанкова от прекрасной и незабываемой страницы нашей совместной жизни. Вместе с тем, искорки этого небольшого прибалтийского фрагмента в дальнейшем разгорелись в негаснущее пламя, нашей с ним, бескорыстной и нерушимой дружбы.