Не желая злить начальство, толстый дал знак напарнику, и шлагбаум взлетел вверх, открывая въезд на мост.

– Ну, слава богу, кажись, пронесло, – отъехав на приличное расстояние, вытер пот со лба Степан и обернулся к Яшке. – Ты где живешь-то?

– На Новостроении, на Либавской.

– Ну так далеко я не могу, на базар опоздаю, а до Вокзальной довезу. Оттуда дорогу найдешь?

– Да, дяденька, я там с мальчишками много раз бегал.

Выехав на Вокзальную, Степан остановился у обочины и повернулся к Яшке.

– Ты, малец, того… будь осторожней. Немцы кругом, да и полицаев полно, а они вашего брата не жалуют. Так что беги домой, спрячься и не высовывайся без надобности. И погодь, с пустыми руками нехорошо, яблок возьми, – Степан нашел в телеге старую газе ту, свернул кулек, набросал в него яблок и протянул Яшке.

Яшка поблагодарил и, прижимая к груди яблоки, помчался в сторону Дворянского переезда, пересек пути и выскочил на Варшавскую, нос к носу столкнувшись с марширующей прямо ему навстречу колонной немецких солдат. Опустив голову, с колотящимся от страха сердцем, пробежал мимо. Никто не обратил на него внимания, и Яшка немного успокоился, даже перешел на шаг, но, дойдя до Мирной, откуда до Либавской было уже рукой подать, снова побежал. Ему не терпелось скорей добраться до дому. Он представлял, как все обрадуются ему и как удивятся, узнав, что он, как взрослый, сам приехал и нашел дорогу домой. Его распирала гордость за себя, ведь он столько пережил. Конечно, все очень расстроятся, когда узнают, что всех убили – и Йосю, и Ривку, и Беньку с Зямкой, и всех-всех-всех в Силене, – но зато как обрадуются, когда он им расскажет, как он спасся и убежал. А как будут ему завидовать Пашка с Юзькой и Левка, когда узнают, что с ним приключилось…

Уже на Либавской, сам не зная, почему, Яшка вдруг остановился. В душу медленно заползала какая-то смутная тревога. Он еще не до конца осознал, что произошло, но комок уже подступил к горлу, мелко задрожал подбородок и на глаза навернулись слезы. Медленно подойдя к дому, сквозь пелену, застилающую глаза, он увидел плотно закрытые ставни и забитые крест-накрест досками ворота. На запертой калитке был приклеен лист бумаги, на котором было что-то написано по-немецки, но немецкого Яшка не знал.

Раскроив очередной отрез, Надежда села к швейной машинке и принялась уверенно превращать нарезанные куски материи в изделие. Работа спорилась, и вскоре белоснежный пододеяльник, отглаженный и аккуратно сложенный, составил компанию своим собратьям – простыне и двум наволочкам. Готовый комплект она завернула в бумагу и отложила в сторону. До прихода следующей клиентки оставалось еще достаточно времени, и Надежда взялась за платье, которое нужно было немного подкоротить и убрать в талии. Закончив и с этой работой, она зевнула, выгнув спину, потянулась и нежно погладила холодный корпус зингера. Эту, совсем еще новую, швейную машинку подарил ей два года назад хозяин пошивочного ателье, немец Карл Майер. Перед поспешным отъездом в Германию в тридцать девятом он успел распродать только часть оборудования, а остальное раздал лучшим своим работникам. Надежде таким образом достался зингер и с десяток рулонов неиспользованной материи.

К Майеру на работу Надежда устроилась ученицей сразу после окончания школы и проработала в ателье десять лет. Сначала она просто гладила готовые вещи и порола те, которые предстояло исправлять, но со временем Карл обучил Надежду шить и кроить. Он открыл ей многие секреты ремесла и постепенно превратил ее в высококлассную портниху. Будучи сам одним из лучших портных в городе, он любил с гордостью говорить, что хоть он и чистокровный немец, но евреи признают его за своего, что в портняжном деле дорогого стоит. И это было правдой. Кроме ремесла, за десять лет работы в ателье Надежда практически в совершенстве овладела немецким. Со многими клиентами Майер общался на родном языке, и знание языка было обязательным в его ателье. Перед отъездом Карл рекомендовал Надежду многим своим постоянным клиентам, и с тех пор она работала дома, ни дня не сидя без работы. Работа была для Нади не только способом зарабатывания денег, но и спасением от неурядиц в личной жизни. Постоянная занятость в делах портняжных не оставляла времени на думы о делах сердечных.