– Не прознают, если язык прикусишь, – сверкнул глазами на жену Степан. – Совсем свихнулась, что ли? Ты что, дура, не понимаешь, что они с ним сделают?

– А с нами что сделают, коль прознают? – Не сдавалась Дарья. – Вона – как с цепи сорвались…

– Да что ты мне заладила – прознают, не прознают, – оборвал жену Степан. – Плевать я хотел на них. А мальца не сдам, греха на душу не возьму. Умоем, накормим, и я его в город свезу. Все одно на базар с утра собирался. Так что давай живо плиту разжигай и воду грей, помыть его надо, а я пока коня запрягу и ящики в телегу погружу. И не греми там сильно, пацанов разбудишь.

Дарья завела Яшку в дом, но тут же выскочила назад и позвала Степана:

– Что делать, Степушка? Я по темноте-то подумала, он в грязи где-то вывалялся, а он весь в кровище засохшей с головы до ног. Его б самого отмыть, а одежку его день кипятить будешь – и то не отстираешь. Ох ты, господи боже мой… Чего делать-то?

– Ты, Дашка, не паникуй. Вот что, его самого помой, а портки дай ему Пашкины старые и рубашку какую найди. А его тряпки за сараем закопай, да поглубже, дабы собаки не разрыли. Объясняй потом… Да, и голодный он, поди, собери ему в дорогу поесть чего. И чтоб ни одна живая душа не знала. Поняла?

– Да поняла я, поняла. Сам спьяну Колюне своему не сболтни… – огрызнулась Дарья и пошла в дом.

Когда Яшка, наспех помытый и одетый в застиранную рубашку с заплатками и подвязанные веревкой на поясе штаны, держа в руке узелок с едой, появился в сопровождении Дарьи на пороге, он был похож на обычного крестьянского паренька. Не к месту были разве что курчавые черные волосы да грустные карие глаза. Порывшись в сундуке, Дарья отыскала Степанову старую кепку, и Яшкины волосы вместе с ушами и глазами надежно укрылись от любопытных взоров.

– Ну давай, малец, залазь, поехали, – скомандовал Степан и тронул со двора.

– Ты там, Степушка, поосторожней будь, – крикнула вслед Дарья и перекрестила телегу. – И на базаре не дешеви: яблок нонче мало.

– Сам знаю, не впервой, – пробурчал в ответ Степан и сильней дернул вожжи.

Яшка пристроился сзади на сене, между бидоном со сметаной и ящиком с ароматным ранним белым наливом. Страшно хотелось есть, и, развязав узелок с едой, он в один присест проглотил пару холодных картофелин, большой кусок черного хлеба с салом и свежий огурец. Сало Яшка ел первый раз в жизни. Дома даже упоминание о свинине было наказуемо, но сейчас, после трех голодных дней, Яшка мог бы поклясться, что ничего более вкусного, чем сало, на свете не существует.

– Ты там яблоки бери, ешь, не стесняйся, – предложил Степан, и, поскольку голод еще не был полностью утолен, Яшка с удовольствием съел, не оставив даже огрызка, два больших сочных яблока.

Ехали молча, и Яшка вскоре уснул. Сказались бессонные ночи и пережитый ужас последних дней. Он проспал крепким, безмятежным сном всю дорогу, и Степан растолкал его уже на подъезде к городу.

– Вот что, малец, там будка на мосту. Если остановят и будут спрашивать, скажешь, мол, на дороге меня встретил и попросил под везти. А так ты меня знать не знаешь. Понял?

Яшка кивнул.

– Ну, с богом! – Степан перекрестился и дернул вожжи.

На мосту был установлен пост и проверяли всех проезжающих, но Степану с Яшкой повезло. Когда они остановились перед закрытым шлагбаумом, из будки вышел толстый немец с автоматом. Второй, тоже с автоматом наперевес, подстраховывал, стоя у шлагбаума. И неизвестно, чем бы закончилась эта проверка, если бы сзади не подъехала офицерская машина с кем-то очень важным внутри, ибо водитель беспрерывно сигналил, требуя освободить дорогу.