Мы помогали – сил не было отказывать. Правда, другие нужды не удовлетворяли – берегли деньги. Но сиротам помогали от души.

Однажды ко мне подошел незнакомый мужчина. Представился:

– Я из краевого комитета профсоюза. Ревизор. Мне нужно получить документы вашего профсоюза для проверки.

– Хорошо. Приходите в конце смены, я вам все передам.

– Вы меня не поняли. Я ревизор. Это срочно. У меня нет времени ждать конца смены.

– Это вы меня не поняли. Я сейчас набираю завтрашний номер краевой партийной газеты. За три часа у вас ничего страшного не случится. Но если выпуск газеты опоздает на три часа – представьте, что будет и с вами, и с вашим краевым комитетом.

…На следующий день ревизор пришел к концу смены.

– Нам нужно серьезно поговорить!

– Сейчас?

– Да, срочно!

– Хорошо. Я заканчиваю работу. Пойдем в партком и там поговорим.

В парткоме ревизор каким-то посуровевшим тоном сказал:

– Я должен зафиксировать в акте, что у вас совершено тяжкое преступление.

– Нельзя ли подробнее?

– У вас исчезли все профсоюзные деньги…

– Они не исчезли. На каждый рубль есть протокол. Я передал вам папку с документами.

– Протоколы подписаны двумя людьми. Таких бумажек можно составить сколько хочешь.

– Вы обвиняете нас в том, что мы с заместителем поделили между собой казенные деньги?

– Я пока не обвиняю. Только фиксирую.

– Мне кажется, ревизор должен не просто фиксировать, а фиксировать правду. Пойдите по протоколам к сиротам домой и убедитесь, есть ли у них новая обувь, одежда, портфели, тетради…

– Я без вас знаю, что мне делать. Вам не удастся меня запутать. Но если представить, что хищения не было, что вы тогда сегодня сделаете, если срочно потребуются деньги?

– Не понимаю…

– Ну, допустим, кто-нибудь умрет. Надо помочь с похоронами.

– Я думаю, похорон еще нужно ждать, да и случатся ли они в ближайшем будущем? А сироты убитых солдат сегодня могут вырасти безграмотными или сидеть дома взаперти, спасаясь от холода. Ну, а если срочная помощь все-таки потребуется, попросим у директора – он не откажет.

Мы так и не поняли друг друга – наверное, у нас истории жизни были разные.

А потом случилось профсоюзное собрание. Нас в преступлении не обвиняли. Это было бы глупо, потому что все, получившие помощь, находились в зале. Но трепку для порядка устроили крепкую. И как бы ни кричали матери сирот в нашу защиту, нас выгнали с треском из профсоюзного комитета.

Зима поторопилась. Начались ранние заморозки. Преждевременно выпал первый снежок. И это было только начало.

Утром я вышел из дому – спешил к началу смены. С порога увидел: ночью прошел большой снегопад. Все вокруг было белым-бело. Ступил на землю – снег выше колен. И нигде ни дорожки расчищенной, ни тропинки. О специальной технике для этого дела никто и слыхом не слыхал.

Пришлось самому, собственным телом прокладывать путь по снежной целине.

Добрался до перекрестка. Услышал пение. Прислушался – на громкоговоритель не похоже. Завернул за угол, а там – японцы. Много японцев. Человек двести, а, может, и триста. Они выстроились по-военному, заняли всю ширину проезжей части улицы и вроде бы шагали на одном месте. И пели. “Выходила на берег Катюша, выходила на берег крутой…” Впереди как бы шагал знаменосец и держал в руках развевающееся красное знамя.

Я присмотрелся: военнопленные не топтались на месте. Сантиметр за сантиметром они все же двигались вперед.

Подождал, пока вся когорта не протопала мимо меня под “Катюшу” и увидел за ними плотно укатанную дорогу.

Город освобождался от последствий стихии.

Я пожалел, что японцы пока утаптывали дорогу не в мою сторону. Пришлось снова пробираться на работу по снежному бездорожью.