– А ну-кась, домовые, кто может растолковать Григорию – как надлежит облачаться в господской усадьбе?

– Ваша светлость, прошу вас, позвольте самому все рассказать пó толку.

– Даю одну попытку объясниться, Григорий. Если дело скажешь, так тому и быть – распущу. Не сможешь убедить – придется всех проучить. Тяжелую ношу народу навертишь – с песней корчевать земельку.

– Ваша светлость, не силен я к своему стыду в речах красивых да утонченных, но все расскажу как на духу, без утайки и вранья, ей-ей. Кухарка княжья – Ангелина, значит, несет пустые приборы на подносе и варенье еще – малину, ну навстречу идя как бы. А я ей. Ну, известно – парень я споркий – не люблю медлить, иду как обычно, ну для своей походки, а, скажем, другому кому, ну хоть Витьке Косому – шибко гараз иду. Ну-т, дело-то дале совсем не в аккурат поехало. Значит, как сверканет мне зайчик солнешный от подноса-то, да лучше б в глаз, ан нет, прямиком в носопырку. Щекотно стало гараз, ну и всем известно, что по разу я не чихаю. Семь разов, никак не меньше. Пятый был вовсе непутевый. Я ак чихать начну – глаза сами прикрываются, как котенок слепой, ей-ей, незрячий будто. Вот и столкнулся с Гелькою, поднос-то мигом навернулся, а хуже всего то, что варенье там было, в коробчонке-то, будь оно не ладно. Порткам сильно гараз попало, я еще прикинул, что лучше, мол, сразу их в бадью замочить, а то малина въестся гараз и пиши-пропало. А портки-то у меня одни парадные, пришлось навозные одеть, не дюже ведь гольем по двору расхаживать. Помилуйте, государь. А коли мало проку вы в моих словах отыщете, смилуйтесь, не серчайте, батюшка вы наш, прошу вас, Христа ради, отпустите народ добрый, токмо меня окаянного проучите по совести. Хоть надерите плеткою, как сидорову козу.

– Ха-ха-ха, – я от души рассмеялся над суетливым Грихой и его незатейливой историей. Смотрю, дворовые тоже еле сдерживаются, чтобы не прыснуть.

– Ладно, Григорий, будь по-твоему. День сегодня пригожий, да и в слове твоем прямоту видать. Разойдись, темнота!

– Спасибо, государь. Молится за тебя стану…

– Давай чеши, портки стирай, к завтрему эта история негожа будет.

Разбредался народец не шибко скоро, все потешались, а кто и громко ржал над вареньем гелькиным и над портками парадными.

Вот олухи царя небесного, как выкинут что, право, как дети малые. Дети, детушки мои родные, к вам иду с Манюшкой, отрада вы моя наследная. Все уж спят, поди.

Аккуратно прокравшись не скрипучей дорогой, зашел через задворок в дом. Веранда у меня – загляденье. Тихо, уютно и покойно. Ни кумаров, ни холодов, а все что надо под рукой. Лучину зажег. Из шкапика бражку достал. Ковшик хлоп. Ух, ляпота! Тепло пошло по телу и истома душевная заластилась удалью.

– Олежа, а я все тебя дожидаю, голодный небось. Каша е, а то и щей поешь.

– Не, матушка. Я уж бражки тяпнул. Не тревожься милая. Поди же ко мне, обнимемся, голубка моя ясная.

Что еще надо человеку. Счастье – так просто. Жена ненаглядная, да деток ладных вырастить. А остальное само приложится, лишь бы котелок варил поживее.

– Спят касатики-то?

– Спят, Олеженька, сладко-пресладко.

– Маша, а ну, давай-ка с тобой по чарочке саданем.

– Ой, ну ее, помнишь третьего дня уговорил, а я-то… ой-ой-ой, гараз хмельная была. Аж шаталась в ногах.

– А мы по чекушке, чуть посидим и баиньки. Давай, а?

– Давай, проказный, но если что спьяну не то ляпну – не обессудь. Ладушки?

– Ладушки-ладушки, я ж тебя и спроваживаю, ну ли…

Пока я орудую с бражкой, Мария смотрит на меня. И я тоже на нее гляжу, во век не налюбуюсь… Господи, чем милость такую заслужил, никак в толк не возьму.