– Почему ты не сходишь к лекарю?

– Зачем ему моя боль?

– Боль других его кормит.

– Хорошо, завтра схожу.

Подойдя к жилищу лекаря, Бинь присел перед приемом на лавку. Из подворотни выполз пес. Пес был разодран в клочья и еле волочил лапы. Драка так драка. Бинь посмотрел на солнце и зевнул. Какая разница – спать или нет? И пошел на постройки.

Муж не был угрюм, не был и улыбчив. Я как-то пыталась заглянуть в его душу, но не сумела найти ключик. Перед очередной дорогой Бинь говорил примерно следующее:

– Завтра новый день. Сегодня старый. Посередине будет ночь без сна и снов. Я не устал не спать, я устал идти. Но не могу остановиться. На одном месте слишком душно. Готовься. Мы уходим в новую луну.

Дорога на лошадях петляла пылью и новыми следами, разгоняя мысли о брошенном крове. Я всегда в дороге вспоминаю детство. Юань. И нитки в узелках. А в конце дня, перед сном вызываю в памяти смерч Юань и плыву по нему, чувствуя себя махонькой рыбкой в океане непознанных красот и чудес. Порой забываюсь так сильно, что, не слыша равнодушной бодрости мужа, засыпаю и сплю до рассвета, мягко сопя в нос. С утра муж гладя по голове снова призывает в путь. И мы идем. Скитальцы жизни.

Нас хорошо принимают почти везде. У мужа золотые руки.

– Расскажите нам о других местах, окажите милость.

– Да мы не издалека, у нас все тоже. Если и не все, то многое. Вот поделки моей жены. Поглядите.

– Какая прелесть. Скажите, Зунг, а вам самой нравятся ваши поделки?

– Мне они по душе, но больше всего я люблю работу тети Юань.

– Что ж, оставайтесь у нас сколько пожелаете.

Походная жизнь кончилась с появлением офицера из Поднебесной. Он спросил – где Бинь? Но я ничего не знала о нем. Я думала, что он воротится ночью или вечером. Но не точно. А солдату сказала, что слышала, как в погребе звякало железо. Пока он спускался туда, я повесила на бельевую веревку скакавшую по двору бедную лягушку, не придумав ничего более подходящего. Бинь, должно быть, раскрыл знак и не попался в ловушку. Больше я его не видела. Зато, спустя год меня разыскала Юань.

– Матушки мои, девочка моя нежная, дай же я тебя расцелую…

– Мама Юань …как ты?

– Сама знаешь как.

– Да… знаю.

Юань жила со мной долго. Пять длинных весен. Без слов и укоризны она наблюдала за моей микрожизнью. Мы много гуляли, собирали растения и очень часто пели песни. Утром любовались солнцем, вечером луной, а ночью – звездами. Звездное небо отражает мою покорность и смирение. Луна – мудрость Юань. А солнце – мир вокруг нас. Интересно, где будет мир, когда мы умрем? Юань, виновато смеясь, говорит, что там же где и всегда. Я не понимаю. Но всегда радуюсь и привычно запеваю песнь. Такую:

Пока жила Юань – я надеялась. А потом она умерла – Юань-Надежда. И осталось одно смирение.

Аппетит пропал с появлением тошноты. Отравилась? Пережила? Тошнота стала постоянной и я многое забыла, цепляясь за жизнь прозрачными веками. В будничном ожидании смерти встречая новую тошноту. Старость и тошнота. Жизнь – убегающее облако памяти. Лицо морщится улыбаясь.

Тугинская

Вероника Тугинская, обаятельная на вид женщина неопределенного возраста, сидела перед монитором домашнего компьютера, закинув нога на ногу с засунутой между ними ладошкой, а другой водила по тексту письма курсором.

«Я очень люблю баб. Как матерей, как сестер, как прекрасных созданий этого света. Пожалуйста, простите меня, я не желал вас обидеть или каким-то корыстным образом использовать. В моем спаме нет ничего опасного и грязного, чем можно было бы вас замарать. Мне 65 лет. Мое уважение к вам, равно как и ко всем женщинам – безусловно, и таковым останется до конца дней. Я не сержусь на вас. Всего хорошего!».