Она поднимает глаза, внимательно на него смотрит.

Ты меня слушала… Кажется, даже не обрывала. И, казалось мне, что понимаешь. Лицо у тебя было… почти таким же, какое оно сейчас: заплаканным, обреченным… и недоступным для понимания. (Молчат.) Дослушав, ты встала и ушла в другую комнату. Возвратилась с огромным револьвером в руках. Каких-то немыслимых… Размером с винтовку… Но по виду – револьвер… Спокойно сказала: не можешь – не живи.

Вера. Ох, Митя, уходи, сил нету, правда…

Порогин. Я помню, Вера, меня поразило не то, что ты мне так легко предлагаешь застрелиться… То поразило потом, когда уже проснулся… А тогда, во сне, помню, я у тебя спросил, где ты его взяла.

Вера. У тебя жалость есть, Митя? Хоть на каплю?..

Порогин. …Ты ответила: от матери достался. В наследство. А той – от ее матери, твоей бабки. А бабке – от еще предыдущей. И что все их мужья кончали с собой из этой дубины. Без промаха.

Вера. Ну, я же отпустила тебя, ну? Уходи. Не держу. Правда.

Порогин. …Странный сон, все гадаю… (Она молчит.) Однажды давно был свидетелем, слышал, женщина крикнула вслед мужчине: «Лучше бы ты умер, мерзавец!» (Внимательно на нее смотрит.) Для тебя, верно, тоже было бы легче, если бы я умер сейчас, тут, возле тебя, а не ушел бы прочь и где-то еще жил…

Вера. Бога побойся, Митя, что говоришь?..

Порогин. А что? Если люди кричат – значит, это есть?.. Значит, можно и думать об этом, и говорить?.. Чему ты, собственно, так удивилась?.. Ведь все бы так просто…