Холод бежал по моей спине. Ночь была черной. Вымершие вагоны чаровали и наводили животный страх. Металлические части состава скрежетали зубами и мучились под напряжением. Я застыл в оцепенении, боясь вспугнуть это навивающее ужас кладбище.

Котенок бухнулся на руки проводнице, и та открыла глаза, полные колоссального уныния и упадка. Я хотел незаметно сбежать, но понимал, что она чувствует мое присутствие.

– Что угодно? – спросила она, не поворачиваясь ко мне и натирая глаза костяшками пальцев.

– Здравствуйте, – сказал я, пытаясь придумать причину.

– Здравствуйте! – обернулась она и внимательно осмотрела меня, будто я сказал нечто удивительное, отстранившись шеей назад и убирая с колен котенка за пазуху, – Так что угодно?

От некоторой неожиданности, мне совершенно ничего не лезло в голову. Спросить: «что мы сейчас проезжаем» – было бы наибольшей глупостью.

– Что мы сейчас проезжаем?

Проводница живо подскочила и, бесцеремонно сдвинув меня рукой, уткнулась в пейзаж за окном.

– Росарио, наверное, или Ченнай. Который час?

Я посмотрел себе на запястье, – у меня нет часов.

– Ченнай, наверное, или Акюрейри!

На ее руке прямо перед моим лицом красовались часы.

– У Вас же вот часы!

– Эти? А они не ходят!

– Зачем же Вы их носите?

– Красиво! Красиво же? – и она спозировала с часами.

– Да, ничего, – смущенно сказал я.

– Знаете, колесная пара бьется о стыки рельс где-то раз в секунду. Так что если считать удары и знать время отправления, то можно прикинуть который сейчас час, – и она заливисто засмеялась, согнувшись вдвое и ухватившись за мою руку, чтобы не упасть.

Я совершенно не знал, как мне себя вести и потому просто стоял и ожидал, пока она успокоится.

– Ой! – оборвалась она, – а можно я Вас сфотографирую и немедленно начала распаковывать свою камеру.

– Нет, нет, не надо, я бы не очень…

Но она совершенно меня не слушала, подхватила объектив второй рукой и начала настраиваться на мое лицо. Я прикрывался рукой и неуверенно отговаривал ее от этой идеи – болтаться на пленке незнакомого человека мне совершенно не обещало ни малейшей радости. Между тем она спустила затвор прямо через мою руку, и мое отступающее лицо осело на серебристой пленке.

– Еще раз, – коротко выстрелила та и начала трещать механизмами, переводя кадр большим пальцем.

Я выпрямился, коль скоро мой отказ все равно не возымел силы, и попытался натянуть улыбку. Вид, конечно, представляю себе, у меня был совершенно не ко двору.

– Отменно-великолепно! – рапортовала проводница и начала суетливо прятать камеру обратно в толстый старинный чехол, крепившийся прямо к снизу фотоаппарата, – так, милый мой, что теперь?

Она осмотрелась в одну сторону, а потом в другую:

– Вы уже все тут исследовали?

– Более или менее, – ответил я.

– А я – нет, – озадаченно цокнула она, но тут же улыбнулась и утвердила:

– Идемте!

Она взяла меня за край рукава и потянула в другой конец вагона. Я вяло сопротивлялся, отдаваясь на милость дамы с котенком за пазухой, который торчал из разреза воротника и смотрел на все оголтело и затаившись. Я, надо приметить, тоже торчал из разреза воротника и выглядел так же.

Пробежав мимо всех дверей, проводница затормозила у туалета и эффектно поделилась: «тут у нас – туалет! Познакомьтесь», – и улыбнулась.

– Да, спасибо, – кивнул я.

– О! Кстати, сфотографируйте меня, пожалуйста!

– На фоне двери в туалет?

– Да, пожалуй, отличная идея!

И она начала распаковывать камеру. Сняла с объектива крышку, а затем скинула с шеи ремешок и вручила аппарат мне. Я совершенно не понимал, чего она пытается от меня добиться. Вместе с тем, ее беготня становилась все забавнее и забавнее и я покорялся ее просьбам, не находя возможности отвертеться, а скорее – я увлекся сам.