– Вы вот что скажите мне, доктор, – насупился Рукосуев, – вы мне ответьте, лунатик он что – псих?

– Сомнамбулизм вряд ли можно считать психическим заболеванием, – не слишком уверенно доложил Бацилла.

– А эта гадость лечится? – спросил Рукосуев, недовольный уклончивым ответом.

– Радикально, пожалуй, нет, – доктор развёл пухлыми руками.

– Тогда последний вопрос: оно заразное или нет? Я потому спрашиваю, что некоторые курсанты из роты Жучко тоже начинают бродить по карнизам, спускаться по водосточным трубам и сматываться в город, а когда возвращаются, то пытаются пройти через КПП с закрытыми глазами. Это, понятное дело, симулянты, и мы их лечим усиленными строевыми занятиями и нарядами вне очереди, но вдруг среди них уже есть настоящие лунатики, а?

Бацилла вконец перепугался и понёс такую медицинскую ахинею, что даже сам покраснел и осёкся.

– Всё понятно, – вздохнул Рукосуев, – от науки помощи ждать нечего. Придётся самим… От нарядов его освободили? – покосился он на командира роты.

– Так точно. И от всех работ, – кивнул, всё ещё стоявший навытяжку, Жучко. – Кроме того, лично проверяю наличие личного состава роты в ночное время. И хотя момент выхода курсанта Тараканова на карниз зафиксировать не удалось, попутно выявлены некоторые замечания, которые и устранены мною.

Проговорив это, Жучко позволил себе поправить прядь волос, прикрывавшую лысину. Он умел говорить складно и совершенно по-военному.

– Хорошо, – Рукосуев устало потёр морщинистый лоб, – и вот ещё что…

Но досказать он не успел, раздался стук в дверь, и тут же она распахнулась настежь. На пороге стояла красная от возмущения, молодая, симпатичная преподавательница английского языка в узкой кофточке и короткой юбке. За плечо она держала слабо упиравшегося, невысокого, толстенького, по-швейковски простолицего и круглоголового, курсанта, причём юный мореход был в одном ботинке, а другой держал в руке.

– Ну, я просто не знаю, что делать! – запричитала англичанка. – Бьюсь с ними, бьюсь, а произношения как не было, так и нет…

– И нэ будэ, – флегматично отреагировал курсант. – Та подумайте ж сами, Ѓалина Ѓеннадьевна, та де ж у нормального хохла можэ быть анѓлийское произношэные…[1]

– Эт-т-то что такое? – побагровел начальник СО, вперяя в курсанта косой, испепеляющий взор. – Как вы можете являться в таком виде, да ещё не представившись?

– Звиняйте, виноват, то есть, – всё также невозмутимо проговорил курсант и, опустив руку с ботинком, добавил: “Товарыщ капитан второго ранѓа, курсант Ѓунько прибыл, а вернэе будэ, доставлэн” – и он смиренно поглядел на сердитую англичанку.

– Пять нарядов вне очереди! – рявкнул Рукосуев. – Три дополнительных занятия по строевой подготовке!

– Ну шо це такэ! – заныл Гунько. – Шо я, сам к вам прибыл? Минэ Ѓалина Ѓеннадьевна прыволокла.

– Вы меня, конечно, извините, – затараторила англичанка, – я понимаю, что произношение не по вашей части…

– Вот именно, – перебил её Рукосуев, – это дело совсем не по части строевой части…

– …но то, что они себе позволяют на занятиях, это просто уму непостижимо! Гунько, покажите!

Флегматичный Гунько поднял над головой башмак.

– Это, если не ошибаюсь, тоже из твоей роты? – хриплым от бешенства голосом спросил Рукосуев. – Ты когда порядок наведёшь? Выперли тебя с флота, пригрелся здесь – так старайся!

– Я стараюсь! – испуганно крикнул Жучко и скомандовал: – Курсант Гунько! Ко мне!

– Есть! – ответил Гунько и, размахивая ботинком, приблизился к своему командиру.

Тот взял ботинок и заглянул внутрь, а затем показал начальнику. Рукосуев не только заглянул внутрь, но, взяв со стола маленькую линейку, что-то быстро измерил внутри башмака и, видимо, оставшись довольным, вернул обувку Жучко, а тот передал ботинок Гунько.