– О Аллах! За что ты меня наказываешь?! Что я сделал?! За что ты мне послал эту женщину?!

Ты доехала. Ты нашла своего мужа в горах. Когда отец тебя увидел, он чуть не лишился дара речи. А как я пропал на рыбалке под Еникендом, в ста тринадцати километрах от Баку. Мы с напарником Сергеем, наконец, вышли на шоссе, но рейсовых автобусов уже не было, а другие машины не останавливались. И мы шли с Сергеем в это село Еникенд, почти три километра, навстречу штормовому встречному ветру вместе с дождём. В селе я увидел патрульную машину и пошёл к ней. Сережка мне кричит:

– Это же гаишники! Продажные шкуры!

Серёжка не знал, что может быть ты меня уже ищешь. Гаишники осторожно открыли окно “Волги” и с удивлением посмотрели на меня, всего мокрого и грязного:

– Ребята, вы откуда такие?

– Из города. Помогите добраться до Баку. Мать очень волнуется, она не знает, где я.

Гаишник внимательно посмотрел на меня и говорит:

– Подождите пока под навесом.

Мы доехали. Я был прав. Ты вся в слезах. Уже обзвонила всех. Твой племянник Виктор, тоже рыбак, еле-еле уговорил тебя подождать до утра:

– Тётя Рена, утром мы поедем. Я не знаю куда: двести километров на юг, двести километров на запад или двести километров на север. Но поедем.

Все знали, что остановить тебя в таких случаях невозможно.

Мне было двадцать пять, врачи сказали, что у меня псориаз, хотя это был не псориаз, назначили курс лечения, внутривенные уколы. После четвёртой, пятой инъекции я стал покрываться гноем. Никто ничего не мог понять. Я покрылся весь гноем и полностью стал неподвижен. Лейкоциты дошли до двадцати восьми тысяч. Врачи только руками разводили, сказали, что если будет более тридцати двух тысяч – это конец. Ты пошла к командующему Закавказского округа. Он сказал тебе, что нужен письменный отказ гражданской медицины в данном случае. Ты сделала это. Ты положила меня в госпиталь. Врач – майор, стала меня "вытаскивать". Я был на больничном шесть месяцев, зацепил ещё кучу болезней, потому что иммунитет… иммунитет ещё какой-то оставался. Но ты, мама, не сдавалась, стояла до конца, старалась только, чтобы я не видел твоих слёз. Мама, мама, как же ты меня любила! Наши соседи, кто ещё жив, кто ещё помнит тебя, говорят: твоя мама была святая женщина. Мама, мама, прости меня, не сберёг я тебя, я скоро приду к тебе, но не сейчас и больше огорчать не буду.

Надо ещё наломать веток. Когда же эта ночь закончится! Уже час ночи. Никак не усну… И всё-таки я остался один. Всю жизнь хотел иметь семью. Любовь – это вера. Уходит вера – уходит и любовь. С Наташей не получилось – там всё понятно, она никогда и не любила меня. С Аллой пятнадцать лет – тоже не получилось. Сколько же, Алла, мы с тобой прошли: и резню, и войну, и голод. Сколько же мы с тобой вынесли! Ты мне просто жизнь спасла. Тогда на сороковой день мамы, Ритка – экстрасенс мне говорит:

– Сегодня ты можешь поговорить с мамой, я помогу.

И мама через Риту говорит: "Ты виноват!"

Я знаю, что виноват, но мама никогда такое бы не сказала, слишком сильно она меня любила. А в меня, после этих слов будто космос ворвался. Такое уже у меня было пятнадцать лет назад. Сразу предынфарктное состояние, высокое давление, пульс достигал двухсот ударов. Полгода врачам понадобилось, чтобы вывести меня из этого состояния. А тогда, в девяностом, я остался один. Перед этим мы с тобой разбежались: я тебе слово – ты мне десять, и это мне надоело. Ты не знала, что ты беременна. А после Риты я понял, что второго такого удара я не перенесу. Мне не к кому было идти, кроме тебя. Я пришёл к тебе, постучал, ты открыла