В одном из урочищ колхоза «Правда», на полуострове Мангышлак, на территории которого в текущем году на больших песчанках протекала интенсивная эпизоотия чумы, 8 июля заболел и умер от легочной чумы чабан. От него заразился помощник, к счастью, его успели во-время выявить, госпитализировать и начать лечить. А вот сейчас поступило новое сообщение о групповом заболевании жителей другого урочища, в результате прирезки больного верблюда. При этом один из резчиков уехал в неизвестном направлении. Требовалось срочное и детальное обследование обширного участка территории, чтобы выяснить эпидемиологическую ситуацию, найти всех участников забоя верблюда и использовавших его мясо, ликвидировать возникшие очаги и не допустить развития эпидемии. Мне, как полномочному представителю Среднеазиатского н. и. противочумного института, было поручено возглавить группу специалистов, командированных Минздравом СССР – врачей из Центральной противочумной станции и Московского института эпидемиологии. Увы, они не знали казахского языка, а из местного населения редко кто говорил по-русски. Кроме того, столичный их статус не совсем совпал с их опытом работы по чуме. Да и июльская жара и тряские «грунтовые» дороги вызвали заметное уныние моей команды. Жалеючи гостей и уважения ради, пришлось самому заходить в юрты и глинобитные кибитки, осматривать и опрашивать жителей, измерять температуру, советовать, как избежать заболевания чумой. Впрочем, это так, к слову. Чтобы лишний раз подчеркнуть специфику нашей работы.

В общей сложности на этот раз чумой заболели девять человек, из них двое легочной формой, семеро бубонной. В их числе оказался и тот, сбежавший. Погибли от чумы двое: первый заболевший легочной формой чумы заразился от больного чумой верблюда, у которого была по-видимому также легочная форма чумы. Второй больной с легочной формой чумы, которого удалось спасти, заразился от первого больного.

Переломным стал для меня 1965 год, когда после сорокалетнего «спокойствия» по холере в СССР она вновь вспыхнула на подведомственной институту территории в Каракалпакской АССР, знакомой мне по обследованию населения республики на проказу. Здесь я опять вынужден прервать повествование, чтобы ввести возможного читателя в суть проблемы.

Холера принесла человечеству бед не меньше, чем чума. «Холерой» ее назвали древние греки, что означало «рвота и понос с желчью». Появление ее, как и других повальных болезней, в древнем мире и средневековье объясняли кознями сверхъестественных сил или божьим гневом на грешников. Лишь к XIV веку медики обратили внимание на опасность больных холерой и чумой для окружающих. В 1546 году итальянский врач, астроном и поэт Фракастро опубликовал труд «О контагии, контагиозных болезнях и лечении», где привел убедительные факты последовательных заражений в результате общений (контактов) людей с больными этими «моровыми язвами». Первопричиной же болезней многие поколения врачей, вплоть до второй половины XIX века, считали самозарождение заразы в испарениях, миазмах грязных местностей и болот. В этом отношении европейские ученые разделились на два враждующих лагеря—«контагионистов» и «миазматистов». Основным приемом предотвращения широкого распространения контагиозных болезней сочли жесткие карантины. Пораженный пункт окружали войсками или добровольцами. Прекращали вход и выход из него, ввоз и вывоз продуктов питания, товаров. Порой сжигали жилища больных. Карантины объявляли даже в отношении целых стран, если там свирепствовали эпидемии холеры или чумы. Это тяжело сказывалось на экономике «отверженных».