Макс готовился к наркозу, когда я на всякий случай решил позвонить своему заведующему. Был поздний вечер, Хасан Нурханович уже собирался спать, когда я бодрым голосом доложил:
– Хасеке, поступил тяжелый больной с переломом по Ле Фор 3 и с сотрясением мозга, готовлю к трахеотомии и операции по Адамсу под наркозом…..
На другой стороне трубки у заведующего чуть не случился шок:
– Ты, что, с ума сошел? Ты хоть представляешь, как это делается, ты хочешь меня в тюрьму загнать?! Даже не пытайся!..
Дальше пошли рекомендации вперемешку с ругательствами, и я понял, что операция Павлу не светит…
Выслушав все пожелания, я вернулся в операционную, наложил челюстную шину и начал как LEGO собирать лицо Паши в одну кучу. Косточка к косточке, я терпеливо собирал в единый пазл раздавленные и разъехавшиеся кости лица. Самое интересное, что мне это удалось, и, в конце концов, с помощью бинтов и шины, я восстановил ему прикус и вернул все кости на прежние места. В финале я туго зафиксировал получившуюся конструкцию «пращевидными» повязками и больного перевели в реанимацию.
Мы с Максом, заполнив историю болезни и написав назначения, поспешили вернуться к «профессору Преображенскому», но было уже поздно. Оживленно обсуждая фильм, все уже расходились, на экране лежала перевязанная собачка «Шариков» и шли заключительные титры – наш фильм, к сожалению, закончился. Мы переглянулись с Максом, в реанимации нас ждал свой «Шариков», и мы пошли выпить за успешную операцию…
Через три дня я увидел в коридоре тракториста Пашу, он был в ярости и искал того, кто лишил его роскошной бороды – гордости всей жизни… Сестры не выдали меня, а я не стал напрашиваться на благодарность. Операцию ему так и не сделали, и он был выписан в вполне удовлетворительном состоянии, с нормальным человеческим лицом, но без бороды и лысый, как яичко…
НОС
(почти по Николаю Васильевичу Гоголю)
Как-то раз вечером в отделении я возился с одним больным, у которого открылось кровотечение после операции. Я никак не мог остановить кровь, и, как назло, в приёмный покой поступил экстренный больной, и меня срочно требовали вниз. Кое-как остановив кровотечение, я поменял халат и спустился в приемное отделение. На всю больницу стоял такой жуткий крик и плач, что я заранее содрогнулся в предвкушении жуткой картины.
В коридоре металась заплаканная женщина с целлофановым мешком в руках и горестно выла, воздев руки к небу.
Увидев меня, она подскочила ко мне и тут же набросилась на меня с упреками:
– Где вы ходите, спите небось сутками, а тут человек умирает! – кричала она, тряся перед моим лицом каким-то пакетом со снегом внутри…
Я остановил её гневную тираду и спросил, где собственно больной, и только потом увидел на кушетке мужчину с полностью забинтованной головой, причем несчастному забинтовали и глаза, и рот, и он с трудом дышал через окровавленные бинты.
Размотав их, я увидел совершенно пьяного мужичка без носа и верней губы, который растерянно озирался вокруг и испуганно моргал красными глазками. Как выяснилось, он пытался поцеловать свою лошадь, но был настолько пьян, что ошалевшая лошадь откусила ему пол лица.
Обернувшись к разъяренной жене, я иронично спросил:
– А нос-то где?
В ответ она, всхлипывая, протянула мне пакет. Я заглянул в него: в снегу лежал откусанный нос вместе с верхней губой, грязный и в замерзших лошадиных слюнях. Несмотря на трагизм ситуации, выглядело все очень потешно, и я с трудом сдержал смех. Пытаясь не смеяться, я бодро успокоил женщину:
– Что же Вы так убиваетесь, это же нос, а не…, и без него жить можно…