А вот Мирон Эрнестович отвечать взаимностью на секретарские поползновения не планировал не только в ту злополучную ночь, так нелепо венчавшую их корпоративный кутёж, но и вообще, что называется, по жизни. Коли б не его приятель, ну тот, с вытатуированными погонами на плечах, присутствующий на празднестве ещё и в качестве финансового вдохновителя «КаДэЧе», ничего этого и не случилось бы. А то заладил: каждый уважающий себя мужик должен отдавать распоряжения своему секретарю не только в рабочем периметре.

Это в переводе на язык, пригодный дамам и дитяткам младшего возраста. А для Мирона оригинальная фраза звучала ни больше ни меньше как дело чести. И вот Таранов на душу принял, потом принял и сам вызов, а уже после был вынужден принимать и все последствия. И ежели похмелье и самокопания прошли довольно-таки быстро и относительно безболезненно, то знаки Веточкиного внимания отступать не хотели решительно.

– Ну носки и бритву ещё можно отнести к ништякам^>4, – рассуждал обвитый заботой Таранов. – Но вот это вот что за петушиные^>5 понты^>6?

Искоса поглядывая на кричащий сердечками подарок, Мирон Эрнестович заключил, что сие «не по понятиям» и носить это, с позволения сказать, нижнее белье он не намерен «даже по приколу». Однако никогда не говори «никогда» или от тюрьмы да от сумы, что Таранову значительно ближе и понятнее… В общем, непоправимое свершилось. И именно сегодня!

С трудом продрав глаза, сфугованные сладким сном и вчерашними рюмками коньяка, Мирон понял, что на работу он уже опаздывает. Завистливо поглядывая на сопящую Анаконду, Таранов замылил уподобиться выгулянному и накормленному силами проходящей домработницы бультерьеру, но вовремя опомнился. Директор он, в конце концов, или «хрен с горы» (с)? Условился на первом варианте, не открывая вещих зениц, собрался с мыслями, потом кое-как собрал себя в первое попавшееся и вознамерился двинуть на выход.

– А где труба? – Мирон Эрнестович допросил себя на предмет наличия мобильного телефона.

Вернувшись в комнату, дремавший на ходу Таранов невольно отметил, что пол больно уж скользкий. Неумышленно приближаясь к окну, а это совсем не то направление, просыпающийся Мирон на полном серьёзе начал подозревать что-то неладное.

Белоснежная Анаконда весело махала хвостом проезжающему мимо хозяину, радуясь во всю розоватую мордочку, что тот передумал уходить.

– Твою ж мать! – окончательно прозревшему Тирану пришла на ум чья-то родительница.

Он поднял пожёванную литровку смешанного с розмарином оливкового и уставился на любопытствующую собаку. Дело в том, что Анаконда, или Аннушка, как ласково именует любимицу Мирон, просто без ума от пластиковых бутылок.

Завидев предмет страсти, одержимая бультерьерша, игнорируя все «фу!» и «нельзя!», со всех розоватых лап мчится к соблазнительной таре. Обхватывает бутылку подстриженными когтями, обнимает крышку почищенными клыками и бац! Содержимое заливает всё вокруг, а это – «фу!». И ведь там может оказаться не только минеральная вода или нефильтрованное пиво, но ещё и, не дай бог, какая химическая зараза, и это – «нельзя!».

– Но эта штуковина так маняще шуршит! – всякий раз молчаливо оправдывалась собака.

– Аннушка, ну какого хрена? – вопросил издатель, сжимая пустую бутыль.

Бультерьер, услышав свои позывные, сначала и поверить не могла, что хозяин её поддразнивает. Но нет, сомнений быть не может: вот он, смотрит на неё и держит эту забавную штуковину, ту самую, обнаруженную минутами ранее на кухне…