Боялась, что сама разучусь общаться. И – покоробило. Вдумывать стала с трудом. Как бегать в воде.

А он мне – чётко и ясно.

Как будто – нет никаких коварных замыслов.

И, наверное, на самом деле – нет. А я всё это…

Дура.

И что бы ни сказала – это будет восприниматься, как работа агента. Так что самое лучшее…

И тут я поняла, что он меня опередил. Ушёл. И не вернётся.

Упала на пол, свернулась в комок и завыла от горя, что всё – так по-дурацки.

Где-то через час, когда стало пусто, я собралась. Встала. И пошла обратно в постель. Доделывать работу, на которую подписалась.

Увлеклась. Так что когда щёлкнул замок – вздрогнула. Мелькнула чуть-чуть, надежда, что – он. Потом сменилась страхом, что он пришёл меня выселить. Обречённостью, что – выселит. И горькой безнадёгой, что такого я и заслуживаю. Ну и ещё, может, милицию привёл сдать меня. Что будет правильно.

Смахнула слёзы. Встала.

Застыла. Ну, поняла, что счас – войду на кухню, и не сдержусь ни хрена. Рухну на колени, обниму его ноги и буду рыдать поверить, что я – не того. А он просто будет не иметь права вестись на это. Так что нехер позориться.

Успокоилась. Сцепила зубы. Сделала лицо. Пошла.

Вошла. В сумраки низовой подсветки. Он сидел за столом, разливал чай. Во вторую кружку.

Подошла. Посмотрела на чай. На шоколадный тортик, который он раскладывал в тарелки. Посмотрела на папочку на столе рядом с ним.

Начала беситься, что не понимаю.

Он – протянул мне папочку.

Открыла. Вздрогнула от шапки «Областной суд…»

Впилась взглядом.

Прочитала постановление, что моё дело о необходимой самообороне закрыто в связи с отсутствием состава преступления.

Потупила, что так быть не может. Попыталась понять, как – может.

Поняла, что – никак.

Подняла на него взгляд. И – прошептала медленно, внимательно шевеля ртом с непривычки:

«Так быть не может»

Подумала, и добавила:

«Ты – кто?»

Он замер. Посмотрел на меня внимательно. Потом спросил:

«Ир, ты как думаешь, что такое АКРИ?»

Подумала. Покачала головой. Потом – шепнула:

«Не знаю».

Он неверяще поднял бровь.

Меня – пронзило… горем, болью, что он думает, что я – играю.

И я заорала. В голос. Со слезами. В него. С заносом в него мысли со всей силы, не сдерживаясь:

«Я НЕ ЗНАЮ!»

Посидели секунду. Он – в шоке. Я – яростно глядя ему в глаза. И видя там – хохот с восторгом.

Я – уронила взгляд. Он сказал:

«Вау. Охренеть».

Потом добавил:

«Съешь, пожалуйста, тортику, пока чай тёплый»

Встал, пошёл к компу.

А я – хлебнула чаю. Взяла ложечку, и отломила тортику. Вместе с тортиком засунув в голову – я применила по нему Голос. А он – держится. И даже, вроде, лучше, чем дед. Ну, или коварен и всё будет позже.

Так.

Наверное, тут самое место вставить пояснение.

Вы все слышали записи. А некоторые – были на концертах. Так вот. Это – очень, очень сильно не тот голос, которым жахнуло по нему. Это – отбитый полутысячей часов тренировок рабочий Голос. Полностью управляемый. Где я контролирую каждую грань и каждый оттенок эмоции и мысли.

Ну, вообще с заносом голосом у меня – врождённое. И людей всегда вздёргивало, что когда я говорю, мысль – залетает. И не понять, и не принять – не возможно. В детстве – ещё шутили, что колдунья и хорошо, что инквизиции нет. А потом уже не очень шутили, и я начала пытаться говорить тихо. И куда-нибудь мимо людей. Как-то – получалось. Но вообще молчала.

Дед в интервью рассказал, что я с тринадцати – молчала совсем. Почти. Потому что голос был слишком сильный и он – терпел, а остальным я стеснялась. Но больше – ничего не рассказал. А было вот что.

В тринадцать меня по зиме прижала к дереву тройка волков. И я поняла, что меня сейчас – сожрут. Совершенно точно сожрут, если я напугаюсь. И буду нервничать. А ещё я поняла, что в ярость – не смогу. В безумную боевую ярость – не смогу. И тогда меня со всей дури качнуло в другую сторону. Я припомнила закон бутерброда и изо всех сил, со всей воли, влюбилась в них и захотела им отдаться. Захотела, чтобы они меня сожрали. И вот это – смогла, вывихнув мозг, убив самосохранение. Ну, в общем, вывернулась в прыжке, и – смогла.