Осматриваюсь. Позади меня лес, значит, центральный вход слева. Доберусь до аварийного выхода, спущусь внизи выйду как сотрудник лаборатории, решаю я. И снова бегу. Единственное, что я слышу – мое влажное дыхание и хруст снега под подошвами. Вдох-выдох.

Холодает. Я стараюсь не думать о том, что пальто осталось внизу. Я стараюсь не думать вовсе, но невольно погружаюсь в воспоминания, прочитанные и подсмотренные, мои собственные и принадлежащие парням, теперь уже из этой реальности, жестокой и правдивой. Я вижу отца: взгляд его синих глаз, серьезный и упрямый, говорит мне, что только такое отношение я и заслужила.

Он уходит. Мне пять, и я плачу в подушку, но не жалуюсь маме.

Мне двенадцать. Он высаживает меня у женского пансионата и уезжает. Снова.

Мне двадцать один. Я стою перед монитором, разбитая и разрушенная, но опять вижу лишь его спину – и уже не удивляюсь. «Я отдал свой долг». Вдох-выдох.

Я вижу Тайлера. Бегущего. Прячущегося. Дерущегося. Запутавшегося тринадцатилетнего мальчишку, стоящего с занесенным ножом. «Потому что смерть никого не отпускает просто так». Вдох-выдох.

Я вижу Ника, беспомощно плачущего над гибелью лучшего друга на полу отцовской лаборатории.

– Ви, я не хочу говорить об этом. Все в прошлом. А прошлое стерто. Зачем ты пытаешься воскресить его?

– Потому что прошлое – это часть тебя. А я хочу узнать. Тебя.

– Хочешь узнать, как я стал таким ублюдком?

Вдох-выдох.

И я не хочу этого видеть. И не хочу знать. Поэтому бегу быстрее, пока крыша не кончается. Дергаю за ручку. Захлопываю за собой дверь. Внутри темно и тихо. Слишком тихо. И это хорошо. Так ведь и должно быть.

Но не успевает последняя фраза промелькнуть в голове, как кто-то зажимает мне рот рукой и грубо притискивает к стене. Окружающие предметы расплываются. Последнее, что я замечаю, – силуэт мужчины, горящие огнем глаза и дикую улыбку-оскал. Я пытаюсь закричать, но стремительно проваливаюсь куда-то.

В место, где тепло. И солнечно. Туда, где я не забыла надеть пальто.

Приятная нега растекается по коже, но в какой-то момент мир опрокидывается. Я медленно открываю глаза и понимаю, что никакого тепла и солнца тут нет. Кое-как свожу в фокус окружающие предметы. Вокруг серые бетонные стены. И много света, режущего глаза.

Я пытаюсь пошевелиться, но руки стянуты за спиной. Пол плывет. Транквилизатор дает о себе знать тошнотой и вялостью в ногах. Первым накатывает осознание, что я попалась. Подвела парней – они ведь ни за что меня тут не оставят, полезут за мной. Следом приходит страх – за себя, за них, – леденящий ужас. А потом время на секунду замирает, и я будто слетаю с обрыва на огромной скорости. Потому что чувствую его присутствие раньше, чем поднимаю голову. Уже заранее зная, куда смотреть.

Через толстое стекло в точно такой же комнате сидит Ник.

От одного взгляда на красно-фиолетовую палитру гематом на его лице сжимается желудок. Я не могу отлепить взгляд от заострившихся плеч и коленей, впалых щек и падающей на лицо челки, еще сильнее подчеркивающей худобу. Он поднимает голову, глядит прямо на меня – но не замечает. Даже яростный блеск в его глазах, который невозможно вытравить ни одним известным мне способом, смотрится тускло. Ник устал. И это видно.

Я до боли закусываю щеку, чтобы не дать шанса слезам. За спиной кто-то громко восклицает:

– Ну наконец-то блудная дочь вернулась домой!

Резко поворачиваю голову – и тут же морщусь от боли в шее и головокружения.

Волосы цвета беззвездной ночи. Синие глаза с низкими бровями, слегка нахмуренными, будто он заранее не одобряет ничего, что я могла бы сказать или сделать. И этот командный тон. Колкий взгляд отца проникает в подсознание, ворошит архивы памяти, вытряхивая воспоминания: его рука крепко сжимает мой локоть; пощечина; сворачивающийся ужом страх от одного лишь увиденного на экране телефона слова «Отец». Его присутствие, как и прежде, заставляет цепенеть, но я прикладываю все силы, чтобы сохранить спокойствие. Я больше не та, что была раньше, поэтому отвечаю: