– Нет! Нет! Не нужно вспоминать о том, что вы пережили, – вежливо, но властно перебила нас Эльвира. – Наше государство главное на планете! Наш любимый президент никогда не совершает ошибок! Если кому-то не повезло и его дом разбомбили, это не проблемы руководства страны. Мы хотим видеть Россию сильной, мощной державой, перед которой склонится весь мир, и других разговоров за столом не позволим.

Тетушка Юлия попробовала слабо возразить, что мы имеем право на память, но взрослая дочь пресекла заступничество, погрозив ей пальцем.

Мы сидели в чужом доме, среди чужих людей, которые нас не слышали и не хотели слышать.

Эльвира не была злой или надменной. Она – порождение советской эпохи, предпочитала закрывать глаза на все, что совершала власть, поскольку это не касалось лично ее. Таких людей в России необычайно много.

Выпив несколько бокалов золотистого вина, Эльвира подобрела и задорно хохотала, рассказывая неприличные анекдоты. Русская женщина может пить вино, это не считается недозволенным, как у нас в Чечне, где за подобный грех убивают.

Тетушка Юлия налила в бокалы мне и маме компот из вишен, а Эльвира искренне недоумевала, почему мы не пьем алкоголь.

– Вы больные?! – сделала круглые глаза она.

Мама отшучивалась, а я ответила, что пить вино – это грех.

– Пещерные люди! – определила Эльвира. – Совсем чокнулись в Чечне среди мракобесов.

И, видимо решив развить данную тему, продолжила:

– Я не националистка, не расистка. Но! Кавказские народы живут кланами. От стариков зависит судьба молодых. Выбора нет ни у кого. Все предписано. Тем, кто не подчиняется, – смерть от своих же родных: брата или отца. В семьях покрывают убийц, создают им алиби. Женщина не может надевать современную одежду. Нельзя заключить брак по любви, не дозволено выйти замуж за мужчину другой национальности. Вы думаете, я не знаю Кавказ? Я прожила здесь полжизни, перед тем как уехать в Москву!

За столом мне нравилось ухаживать за пожилыми женщинами: тетушкой Юлией и гостями, а спорить с Эльвирой в ее же доме я сочла неуместным. Однако когда она выплеснула из бокала моей матери компот и налила туда вина из бутылки, я сказала:

– Мама не пьет!

– Будет пить!

– Нет!

Мама смотрела то на меня, то на Эльвиру, а я забрала бокал и отставила на край стола.

– Пей компот, – велела я маме. – Вино не пила и не попробуешь!

– Я пробовала в молодости, когда не жила в республике…

– Хватит с меня того, что ты куришь!

Мама безвольно махнула рукой и принялась за блины.

На обратной дороге я прихрамывала. Рентгеновские снимки, сделанные в начале зимы в частной клинике, напугали докторов, заподозривших воспаление кости.

Когда мне было четырнадцать, в ноги попали осколки от российской ракеты, которые впоследствии удалили. Но боль осталась. Боль нельзя выкорчевать и выбросить. Оставалось только лечиться самовнушением, поскольку бесплатной медицинской помощи в нашем государстве не предусматривалось.

Главное – держать осанку. Мама согласилась с данным подходом:

– Верно! Иисус учил: встань и иди!

Добравшись до Нижнего рынка, мы отдали объедки обрадованным кошкам. Недоеденная гостями пища была заботливо завернута тетушкой Юлией в серебристую фольгу. Накормив домашних питомцев, я открыла пакет с подарками, который мне сунула Эльвира. В нем оказались юбка с блузкой.

– На мне они трещат, я разъелась, а тебе будут как раз впору, – сказала Эльвира: – Я совсем недолго их носила, всего два года. Раньше платья и пальто от бабки переходили к внучке. Сейчас все изменилось благодаря правильному курсу Кремля!

Несколько дней подряд мы складывали коробки, увязывали мешки – словом, собирали пожитки. Водитель Женя приехал на полчаса раньше. Он вообще произвел на меня хорошее впечатление. Вежливый и предупредительный, он между делом обмолвился, что принципиально не воевал в Чечне, выбрал альтернативную службу в больнице, долго на этом своем решении настаивал, судился с комиссариатом и в итоге добился своего.