Выдыхаю.

Сзади поскрипывает пол.

Я не оборачиваюсь.

– Что случилось? – тихий голос Анжелики. – Ты узнала?

Я вздрагиваю. В груди что-то обрывается.

– А ты откуда знаешь?

Она молчит.

А потом, осторожно, будто боится меня ранить ещё больше:

– Я чувствовала. От него. Чужой запах. Но разве это было поводом сказать тебе то, что разрушило бы семью?

Семью.

Я смеюсь. Глухо, сухо, истерично.

– У меня не семья. У меня руины.

Анжелика делает шаг ко мне, но я вскидываю руку, останавливая её.

– Я не останусь здесь ни секунды. Иди к себе.

– Лада…

– Собирайся.

Она замирает.

– Утром мы отсюда уходим.

– Куда?

– Не важно. Главное – подальше от предателя.

Я сижу на кровати, перебираю вещи, но не вижу их, не ощущаю под пальцами ткани, не слышу шороха молний, когда застёгиваю чемодан. Вещи больше ничего не значат. Чужая одежда, чужие туфли, чужие книги – я прикасаюсь к ним, но не чувствую связи, будто это не моё, а забытый кем-то багаж, случайно оказавшийся в этой комнате. В этой жизни. Я смотрю на серый свитер, на пальто, на перчатки, на шарф, но не могу вспомнить, почему выбрала их. Почему они были важны. Всё, что когда-то было частью моего мира, теперь кажется пустым, ненужным. Я бросаю одежду в чемодан, не разбирая, не складывая аккуратно, просто сжимаю ткань в кулаке, комкаю, швыряю. Потому что всё равно. Потому что плевать.

Я делаю это механически, словно тело движется само по себе, а сознание – далеко. Там, где я ещё не знала, что моя жизнь шесть лет была ложью. Там, где могла сесть на эту же самую кровать, вытянуть ноги и потянуться к ночнику, зарыться в одеяло и закрыть глаза, зная, что где-то в соседней комнате ходит Глеб, говорит по телефону, пьёт кофе. Там, где у меня была семья. Или то, что я принимала за семью.

Я больше не вспоминаю, как целовала его перед сном. Не думаю, что когда-то любила его запах, тепло его кожи. Это теперь другая жизнь. Прошлая. Мёртвая. Та, что нужно оставить здесь, среди этих стен, в этой спальне, на этом постельном белье, которое помнит его не хуже, чем я сама.

Всё, что мне теперь нужно, – это документы. Паспорт, страховка, документы Анжелики. Кредитные карты. Я забираю только то, что позволит уйти.

На тумбе стоит флакон духов, тех самых, которые Глеб когда-то привёз мне из Парижа, сказав, что этот аромат напомнил ему меня. Как давно это было? В прошлой жизни? Я беру флакон в руку, смотрю на него, ощущаю прохладное стекло и тонкий терпкий запах, который раньше ассоциировался с чем-то тёплым, родным, близким. Теперь – с ложью. С Леной. С предательством.

Я сжимаю пальцы, и стекло трескается. Духи растекаются по ладони, впитываются в кожу, и этот запах уже не пряный, не тёплый. Он душит, забивается в лёгкие, вызывает тошноту.

Я швыряю разбитый флакон в мусорное ведро и вытираю руки о юбку.

В соседней комнате тихо. Анжелика спит, её ровное дыхание едва слышно, но я знаю – она обязательно проснётся, когда я разбужу её. Повернёт голову в мою сторону, нахмурит брови, коснётся моего плеча и сразу поймёт. Почувствует.

Но пока она спит.

Я оглядываюсь скольжу взглядом по комнате в последний раз и закрываю чемодан.

Я уже у двери, когда он появляется в коридоре – спокойный, уверенный, как будто только что не разрушил мою жизнь, как будто это я сейчас веду себя глупо, нелепо, импульсивно. Как будто я ребёнок, который хлопает дверью в истерике, а он, взрослый и терпеливый, просто ждёт, когда у меня закончится этот каприз. Я чувствую его взгляд – ленивый, тяжёлый, пронизывающий до кончиков пальцев, и в этом взгляде нет ни злости, ни сожаления, ни раскаяния. Только ледяное превосходство. Только молчаливое "Ты же не всерьёз?"