Анжелика снова набрала его номер. В груди уже не трепетала надежда. Там был лишь комок тугой, чёрной ярости.

– Да? – голос Глеба был ленивый, будто она отвлекла его от чего-то более важного.

– Где Лада? – её голос сорвался с губ хрипло, глухо. Словно откуда-то изнутри, откуда вырываются только самые настоящие чувства, которые не хотят быть услышанными, но всё равно рвутся наружу.

– Я же уже сказал – я не знаю, – он выдохнул, будто устал от этих разговоров.

– Ты врёшь, – прошипела она. – Ты знаешь. Я чувствую. Ты врёшь так же вяло, как тогда, когда говорил, что любишь её.

Молчание. Только его дыхание. Ровное. Без эмоций.

– Анжелика, у тебя истерика. Тебе нужно отдохнуть.

– Отдохнуть? – её голос задрожал, но не от слабости. От гнева. От обиды. – Ты разрушил её. Ты предал её. Ты выбросил её из своей жизни, как исписанную страницу.

– Я…

– Заткнись, – сказала она, и это было самым взрослым, что она когда-либо произносила в жизни. – Просто. Заткнись.

Она отключила, не дослушав. Телефон упал из пальцев и глухо ударился о ковёр.

Анжелика стояла несколько секунд. Потом опустилась на пол, у стены, медленно, как будто в ней отключили ток. Колени подогнулись, спина соскользнула вниз.

Губы были прикусаны до крови. Но она этого не чувствовала.Пальцы дрожали. Она крепко сцепила их, прижимая к груди.

Застывшие. Старые. Тяжёлые.Она не плакала. Слёзы в ней были, как лёд.

От бессилия. От страха. От того, что в этом новом, незнакомом, враждебном пространстве не было больше её голоса.Но сердце… сердце разрывалось.

– Вернись, Лада…– Вернись… – прошептала она в пустоту.

Это был последний треск льда внутри.Это не был зов. Не мольба.

Хочешь, продолжу до момента, когда она решает действовать сама – без зрения, без поддержки, но с верой?

Она долго сидела на полу, будто бы застыв в той точке времени, где всё распалось. В теле – тяжесть, в пальцах – пустота, в сердце – дыра. Вокруг не было ничего, только тишина. И даже тишина больше не говорила с ней – она стала глухой, как снег.

Анжелика подняла голову. Медленно, почти по миллиметру. Как будто вместе с этим движением приходило решение. Сначала – только внутри. Как тонкий звук, едва слышный аккорд в голове. Но с каждой секундой он становился громче.

Голос её был низким. Ровным. Спокойным. Опасно спокойным.Она протянула руку, на ощупь нашла телефон. Свайпнула вверх. Открыла диктофон.

– Я иду тебя искать. Слепая. Но не беспомощная. Я вытащу тебя даже из ада.– Если ты услышишь это… – начала она тихо, почти шепотом.

Она остановилась, выдохнула – и выключила запись.

Потом медленно встала. Колени хрустнули, но она не зашаталась. Прислушалась к пространству – всё было знакомо. Всё было своим. Но больше не имело смысла, если здесь не было Лады.

Рядом – связка ключей, рюкзак, аккуратно собранный на всякий случай. Лада приучила её к этому. На всякий случай, малышка. Мир – место непростое.Анжелика сделала несколько шагов, нащупала край комода. Выдвинула верхний ящик. Там, завернутая в мягкий шарф, лежала белая трость. Она взяла её, развернула, провела рукой по гладкой холодной поверхности.

Она сжала пальцы на рукоятке трости, коснулась дверной ручки.

Первый шаг за порог.

А вот вера – новой.Тьма была привычной.

Начнем с полиции.

Он лежит на кровати – полуживой, полумёртвый, как тень зверя, которого я только что вытащила из самого края. Его дыхание тяжёлое, порванное, в нём всё ещё слышится шорох смерти, упрямый скрежет боли, и я стою рядом, меняю повязку, обрабатываю края шва, втыкаю иглу под кожу и стараюсь не чувствовать. Не думать. Не дышать. Страх – он не внутри меня, он во мне целиком. Как если бы кто-то сорвал с меня кожу, и теперь всё – нервы, пульсация, голые мышцы, и каждый шорох в доме – как крик. Мне кажется, что даже стены дышат. Что за каждой дверью кто-то стоит. Что эти люди внизу, охрана, которые не говорят со мной ни слова, просто смотрят – видели больше смертей, чем все морги, в которых я была. Но хуже всего – он. Он рядом. Он спит. Он дышит. И я не знаю, кто он, но знаю, что он страшный. Не из-за шрама на животе, не из-за криков его брата, не из-за рёва моторов, когда нас увозили откуда-то, где стреляли. Нет. Он страшен тем, что молчит. Тем, как его рука чуть дёрнулась, когда я коснулась его плеча. Тем, как его губы сжались во сне. Тем, что я понимаю – когда он проснётся, всё изменится. Потому что я не дома. Я не врач. Я не свободна. Я – вещь, которая спасла ему жизнь. И с такими вещами они не расстаются. Меня не спрашивают, хочу ли я остаться. Мне просто некуда идти. Никто не держит меня за руку, но я чувствую этот контроль – как кольцо на шее. Я чувствую себя мышью, случайно оказавшейся в клетке с тигром. Он пока не проснулся. Но я уже не могу дышать.