И в какой-то момент он просто не вернулся.

Осталась только память. Но и она была не спасением, а якорем – тем, что удерживало в реальности. Тем, что рисовало внутри то, что глаза больше не могли увидеть.

Она не видела – но помнила.

______

Помнила Ладу, какой та была в те годы: прямая спина, строгий подбородок, тонкие, чуть сжатые губы. Каре цвета чёрного кофе, которое пахло чем-то аптечным и дорогим. Помнила глаза – пронзительно синие, упрямые, усталые, но всегда тёплые. Эти глаза не были мягкими – они знали боль, и именно поэтому не отворачивались от чужой. Помнила руки – тёплые, сильные, с тонкими пальцами и чуть шершавой кожей на подушечках. Они пахли антисептиком, жасмином и какой-то мягкой, почти неуловимой надеждой.

– Не бойся, ты услышишь сама. Просто почувствуй.Помнила, как Лада брала её за пальцы и вела по клавишам: – Здесь – до. – А вот тут – ля.

И она чувствовала. Ноты для неё не звучали как звуки – они были ощущениями. Ля – как прикосновение к бархату. До – как шаг босиком по прохладному полу. Ми – как солнечный луч на лице.

Всё остальное в её мире было звуком, запахом, вибрацией.

Пол – говорил под её ногами. Шторы – шептали, когда их трогал ветер. Ключи звенели, когда Лада бросала их в чашу у входа – этот звук был как «я дома».

А бывала тишина, как сегодня – тяжёлая, слипшаяся, тревожная, будто в ней кто-то стоял и смотрел.Даже тишина была разной. Бывала тишина мягкая, вечерняя – как объятие.

Чашка «пела», когда в неё наливали воду. Стул скрипел – и по этому звуку Анжелика знала: Лада устала. Вздох – значил: не надо сейчас задавать вопросов. Ровное дыхание – можно подойти, обнять.

Она чувствовала людей по их голосам, по их запаху, по походке. По вибрации в полу, когда кто-то приближался. Она не видела – но знала, когда человек врёт. Когда боится. Когда уходит.

И сейчас, в этом утре без Лады, всё вокруг звучало иначе. Стены молчали. Воздух затаился. Тишина стала чернее.

И это была не просто тревога. Это была тишина, в которой пропадают люди.

Пронзительно синий – это её глаза. Анжелика не видела их уже почти десять лет, но если закрыть всё внутри себя, затаиться – они всё ещё там. Два огня. Синие, как январское небо. Как электричество перед грозой. Глаза, в которых невозможно было спрятаться – потому что они всегда видели больше, чем ты хотела показать.Цвета для Анжелики были чувствами. Голубой – это голос Лады. Тот, что звенел утром, когда она говорила: «Подъём, малышка». Голубой был прохладным, как компресс на лбу, когда она болела.

Чёрный – это тишина. Не обычная, а та, в которой пряталась беда. Сейчас именно такая тишина стояла в доме. Глухая. Вязкая. Слышимая даже через закрытые окна.

Красный – это ложь. Её голос. Его дыхание в трубке. Отговорки. Уходы от ответа. Она не знала, как выглядит красный цвет, но внутри он ощущался как вспышка боли, как ожог на коже.

Анжелика жила в ритмах. В звуках. В интонациях. В памяти.

И в этой памяти Лада была – не просто сестрой.

Анжелика не спрашивала. Она просто ложилась ближе к стене. И молчала.После смерти родителей, именно Лада стала её опорой, матерью, миром. Ей было тогда двенадцать. Тишина дома была другая. Но она слышала – как Лада ночами плакала в ванной, закрываясь от неё стеной, водой, полотенцем в дверях.

Лада стала ей всем. Подругой. Проводником. Тем, кто научил жить в темноте не как в наказании, а как в другом измерении.

А по сердцу.Но без Лады и оно рушилось. Потому что без Лады она была слепа не по глазам.

Гнев в ней не вспыхнул – он накапливался, капля за каплей, с каждой секундой без ответа, с каждым вежливым «не знаем», с каждым пустым гудком. Он был не горячим, а ледяным. Медленным. Ядовитым. Это была не ярость девочки. Это была боль женщины.