Что мне остаётся? Только заткнуть вылезшую некстати обиду – до уровня его словесных перепалок мне ещё лет пять, и это по самым скромным меркам.

– Да, сейчас.

Открыв дверь шкафа-купе, я снимаю куртку с плечиков и разворачиваюсь, не ожидая, что Глебов окажется прямо за моей спиной. Неловкого столкновения не ожидая тоже, от которого в собственных руках-ногах возникает путаница. Грация и реакция это в принципе не про меня.

И именно их отсутствие виновато в том, что я испуганно отшатываюсь, неудачно задеваю плечом зеркало и начинаю заваливаться. И мне бы опору, но дверь шкафа уезжает вместе со мной, только усугубляя идиотское, в целом, падение.

– Морозова! – Сильно, до боли перехватив за талию, меня сгребают в охапку. – Жива, тридцать три несчастья?

Уже не уверена. Не тогда, когда Глебов фактически удерживает меня на весу.

– Д-да.

Растерянное и перепуганное сознание забивается в дальний угол черепной коробки, в то время как наши с Ильёй Глебовичем лица разделяют пара жалких сантиметров. Настолько жалких, что я чувствую дыхание на своих губах и опускаю взгляд, чтобы убедиться, что в этот раз поцелуя всё-таки нет.

– Мор-р-озова, – выдыхает мужчина старше меня, наверное, раза в два, – что ты делаешь?

И диспозиция меняется, доказывая, что там, на парковке, было ещё ничего.

Потому что сейчас Илья, который как бы Глебович, прижимает меня к стене. Исключительно для того, чтобы на ногах держалась, ага. И его хватка становится всё более многообещающей, в то время как мои руки безвольно висят вдоль тела.

– Боюсь, – широко открыв глаза, честно признаюсь я.

Дыхание прерывается и скрыть бы, но он настолько близко, что без шансов. У меня точно.

– Чего?

На его лице нет улыбки, одно безграничное обещание.

– Вас, Илья Глебович.

Как выговорила – не знаю, чувствуя, что задыхаюсь под испытующим взглядом.

– Неправильный ответ, Маша.

Усмешка. Короткий взгляд. И наши переплетённые пальцы рук, которые Глебов фиксирует над моей головой.

Перед тем, как показать каким бывает правильный ответ.

Закрытые глаза, длиннющие ресницы, приоткрытые губы и прерывистое дыхание.

Что ты, кретин, делаешь?!

Шумно выдохнув, приходиться отпустить Машины ладони, отойти на шаг и поднять выпавшую из её рук куртку.

– Спасибо за торт, – глядя в расфокусированные зелёные глаза, я вылетаю за дверь.

Мысли все как одна альтернативно русские, но даже мат не помогает. Спуск по лестнице с двадцатого этажа тоже.

Хуже всего то, что непонятно как меня вообще могло переклинить. Особенно так. Особенно, после Данкиной измены. Хотя с ней последние пару лет всё было настолько хреново, что хоть закапывайся, чем я и занимался, не вылезая из универов и подработок, якобы, чтобы накопить на свадьбу. По факту же, чтобы не вступать в очередные разборки на одну из миллиона подходящих ей тем.

Подножка. Шлем. Ворота.

Медленные настолько, что ладони обжигает воспоминанием о хрупком податливом теле. И о нежно-розовых, обещающих какие-то невероятные открытия, губах.

Помог девочке? Решил, что в невинном поцелуе нет ничего такого? Вот теперь и разгребай. И такое, и не такое.

Чертыхнувшись, я подаюсь вперёд и вылетаю в недооткрытые ворота. Подальше от искушений, наивных студенток и незабываемого аромата сливочного крема на её губах.

Проходит неделя, наполненная любимой работой, выкидыванием лишних Данкиных вещей и отцовскими угрозами. Неделя после идиотского студенческого спора, о котором я успел забыть, пока не попал на ковёр к проректору. Вот так сразу, без лишних промежуточных инстанций.

– Илья Глебович, вы прекрасный преподаватель, один из наших лучших, но поймите и вы нас, – вздыхает немолодой уже, но подтянутый и, в целом, адекватный обычно проректор, – факт ваших… неформальных отношений со студенткой зафиксирован слишком большим количеством лиц, чтобы мы могли проигнорировать это дело.