– Я тебе говорила? Репетиция началась два часа назад! Ты что, валялась пьяная в подворотне?!

Единственные удивлённые люди тут – Настя и таксист. Мы и не к такому привыкли. Петя тянет сестру в машину, а она кричит:

– Ты уволена! Никогда не будешь работать в моём театре! И ни в каком другом тоже! Никогда, слышишь?!

Такси увозит кричащую Ольгу. Если бы это случилось на сцене, я бы рассмеялась. Но мы не играем, и больше-не-наша-Лидия, опустив глаза, шепчет:

– Но мне правда вчера позвонили с её мобильного, сказали приходить в полдень.

– О господи, что за дурдом?! – закатывает глаза Игорь.

И я с ним согласна.

Быстрее всех приходит в себя Алсу. Говорит, раз репетиция сорвана, можно сходить в спортзал, и убегает из театра. Зовёт меня с собой, но я мотаю головой и иду к Ольге.

Нужно кое-что проверить.

Дверь в кабинет брошена незапертой; прикрываю её за собой. Прислушиваюсь к тишине театра. Никого.

Шкафчик открыт. Вряд ли полиция будет расследовать убийство нескольких пакетов с чаем. На цыпочках иду по листьям, тянусь к пустой полке – и оно у меня в руках.

Это белая карточка из плотного картона, похожая на открытку. Но на ней не вид города или милый котёнок, а цитата:

«Ради искусства»

Слова знакомые, я слышала их несколько раз – от Алсу. Рядом на большом столе, за которым ещё первый директор театра сидел, лежит Ольгина копия пьесы. Листаю страницы, нахожу эту реплику.

Я играла жертву в стольких спектаклях, что могу подражать Шерлоку Холмсу или любому другому детективу. У жертвы есть преимущества: обычно она знает, кто убийца, и понимает скрытые мотивы. Дайте слово жертве – и она утрёт нос многим сыщикам

Итак, когда Ольга уходила звонить той уволенной девочке, всё было в порядке, она не кричала. Значит, и чай оставался на месте. Мы устраивали ещё один короткий перерыв: я заходила на кухню за кофе, Ольга была в туалете, Алсу поправляла линзы в гримёрке, Игорь курил, а Петя сидел на сцене и читал пьесу.

Каждый оставался один. Каждый мог это сделать.

Бездумно продолжаю листать текст с пометками Ольги. «Синий свет», «Неубедительно», «Сократить?». Некоторые сцены отмечены надписями: «Слишком по-книжному».

Я и не знала, что пьеса основана на книге. Ольга не говорила.

С мысли сбивает звонок; опустившись на колени, нахожу Ольгин телефон под столом. Здание старое, розеток мало, и они в неудобных местах. Неудивительно, что зарядка до столешницы не дотягивается.

Отключаю телефон и прячу в рюкзак: не стоит Ольге бросать его вот так. Мало ли, кто зайдёт в открытый кабинет. Подтверждая мои мысли, распахивается дверь. Выглядываю из-под стола – и встречаюсь взглядом с уборщиком.

То есть Иосифом, да.

– Если ты решила почистить мусорную корзину, за это уже платят мне, – говорит он.

С пылесосом он протискивается в маленький кабинет, начинает собирать чайные листья. Забираюсь на стол и заглядываю в мусорную корзину. Там лежат обрывки бумаги. Ольга разорвала что-то на кусочки в очередном приступе злости?

Оказывается, она не только кричать умеет, но и плакать. И удивительно легко переключается между этими состояниями. Как бы я сыграла смерть такой героини: громко и ярко или с тихим напряжением и трагизмом?

Достаю один обрывок, верчу в руках. Кусочек штрихкода, буквы, но целых слов не собрать. Щупаю бумагу: глянцевая и цветная с одной стороны, белая с другой. Кажется…

– Давай сюда. Обращение с мусором требует опыта.

Он забирает чёрный пакет. Не возражаю: не могу найти ни одной явной причины, кроме любопытства. Но я уверена, это – суперобложка.

Книга, обложку от которой Ольга порвала на клочки. Пометки о книге в пьесе. Цитата на месте чайного убийства. Пока Иосиф работает пылесосом, осматриваюсь: книги нет на столе или полке с наградами за победы в театральном фестивале. Ольга не оставила её в кабинете после того, как разорвала обложку.