Разговор становится всё оживлённее, я окидываю взглядом пространство. Зед и Али пляшут под кантри, Логан где-то скрылся, Хорист закинул руку на спинку дивана и наблюдает за дальнобойщиком, чья длинная, туго обтянутая кожей голова сидит на мускулистой и жилистой, точно сельдерей, шее. Дальнобойщик ругает танцы наших друзей, и вот я ловлю выразительные карие глаза одного из многочисленных незнакомцев; тело, обременённое душой, отталкивает стеклянную дверь, и в этот же момент поправляет изящными тонкими пальцами тёмные пряди, пытаясь подчинить их своей воле. В поле моего зрения также попадают татуировки в виде черных полос вокруг да ниже локтя его правой руки. Красиво, так необычно. Но он уходит, а я переключаю внимание на престарелого мужчину за стойкой и его большие, выпуклые, с воспалёнными красными веками глаза. Лицо смуглое, лоснящееся, без малейших признаков растительности, полные губы. Смеюсь над шутками Алекса и над своими недалёкими простыми мыслями, а Нэт, несущая наш долгожданный завтрак, всплывает около моего плеча. Только сейчас понимаю, как жутко голодна. В памяти всё ещё держа воспоминания о вечернем океане, я утром следующего дня собираюсь на выставку. Как быстро ночь минула! Как я привязана к морской глади! Шторы не пропускают прямых лучей солнца. Закончив собирать сумку, я выключаю свет на втором этаже дома и спускаюсь к выходу. Остается час до нашего отъезда; самая пора поторопиться найти себе занятие. Дует ветер – не знаю уж теперь, из какой части света, с севера, наверное, – и шатаются голые деревья за окнами. Будь я романтичной натурой, а бы встала напротив стекла или даже бы вышла на улицу, чтобы созерцать красоту момента, но я скорее внимательна и любопытна. Уверенно обтягивающее тело платье с голубыми цветами и кружевами прекрасно сочетается с золотыми серьгами и браслетом. В режиме ожидании я решаю выпить кофе.

Грейс

Истории всегда случаются в самый заурядный день, когда их и не ждёшь. Али и Логан едут в отдельной машине точно за нами; оглядываюсь и нахожу их глазами среди зелени сосен и придорожных кустарников, что растут по краям автострады. Детская наивная серая тоска накрывает волной в этом движущемся судне где-то посреди глуши; красоты тихоокеанского бриза и побережья, как на рождественской открытке, уже давно скрылись

– Обычно ты всегда радуешься выставкам искусников-художников!

Я не ответила Алексу, и он ребячески коснулся моего лица пальцами, заявляя, что украл нос, и я сделала вид, будто обомлела. Как в детстве с отцом, я озорно засвистела, ахнула. Мы с другом разыгрались, но Зед пресек наше обыденное хулиганство.

– Ну, всё, господа, мы на войне, – в своей энергичной раздражённой манере сказал Зед.

– И зачем вы это делаете?

– Разве мы занимаемся чем-то криминальным?

– Нет, но просто ты, дорогая, сама по себе излучаешь сплошной негатив. А зачем тебе вообще этот шарф, Грейс? На улице двадцать градусов!

– Надо же. Ему ничего не нравится! – Алекс сразу шел и что-то делал, пока мы с Зедом тратили время на пустые пререкания, не зная уж, всегда ли мы говорим с сарказмом. Просто порой слишком много подразумевается; а истину затем сложно найти. – Кто-нибудь, бросьте моего брата снова в океан, – припомнил Алекс свою выходку годичной давности.

– А сейчас мы все замолчим и перестанем дурачиться, – отрезала я, и парни послушали меня. – Зед поведет машину так, чтобы мы не разбились от его скачущего уровня желчи. А Алекс станет моей подушкой. «Но Зед хороший, обаятельный», – думала я.

Он разбирается в биологии, уж в этом-то знает толк! В его сухости, практичности нет ничего плохого. Зед смотрел на чистое небо. Играла тихая музыка.