– Бонжур, – передразнила его я любя. – Чем сегодня занимался?..

Я заправляю прядь за ухо, проводя пальцами по своей шее. В ответ Зед протянул мне оригами в виде каждому знакомого журавлика со словами: «Учился целый день. И всю жизнь буду учиться таким мелочам, подобным оригами». Зед мимолётно целует меня в лоб и скрывается за уже родными ему стенами; журавлик с машущими крыльями прячется в тумбу цвета малахита. Уголёк сигареты тощего Алекса, парня среднего роста, загорается в последний раз, и негустое облачко взвивается к кроне дерева, а ещё дальше машина на ужасной скорости пролетает по дороге (через дюжины вечеров я буду почти что сбита подобным автомобилем на этом же месте). Брат моего возлюбленного входит в дом в черной толстовке с надписью «Directed by ROBERT B. WEIDE». Али отрывается от возлюбленного Логана и с дружеской страстью приветствует Алекса. С давних школьных времён он хочет себе татуировку на ключице с надписью «Саморазрушение – путь к свободе».

– В наше время народ пошёл безбожный, нет в нем благодати.

Алиша принялась со страстью превращать Алекса в христианского, помазанного мужчину. Ее бескомпромиссная открытость влекла людей к Алише. Она подошла ко мне, взяла за руку и с надеждой спросила:

– Ты обещаешь мне, атеистишка, что завтра мы поедем в Портленд на художественную выставку?

– Конечно обещаю. Но сейчас я могу думать лишь о закусочной Нэт, – подала я идею, а Зед вошел обратно в прихожую и встал возле

– Это предложение? – усмехается Алекс и чешет седой висок с мелированными коротко подстриженными волосами.

Как обычно, не понимая всей прелести момента, мы вышагиваем по берегу, будто срисованному с картины Моне «La Pointe de la Heve, Saint-Adresse» ; летнее солнце озаряет городок, чьи лучи так неравномерно покрывают планету, награждая человечество светом и счастьем, а других заставляя прозябать во тьме. Волны бороздят нежный берег, крик чаек слышится в далёком небе. Дует лёгкий ветер, развевая ветви прибрежных растений подле песка. Переступив порог кофейни, все мои друзья и я ощущаем своими эфирными телами каждый сантиметр солнечных лучей. В воздухе витает еле заметная пыль. Оглядываюсь: за эти годы здесь ничего не изменилось. Бело-чёрная плитка выложена в шахматном порядке, напротив входной двери стройный рядом располагаются у стойки барные стулья, на которых уже сидят завсегдатаи. Вблизи окон парами стоят бордовые двойные диваны, разделённые обеденными столами. Почти в самом углу расположен любимый с давних времён музыкальный автомат. Недавно он заел и теперь способен крутить лишь одну песню, которая разносится по воздуху оловянными кругами.

– Здравствуй, Нэт! – приветствую я давнюю знакомую семьи, лучшую подругу моего отца, такую же часть этого захолустья.

В Нэт всегда было что-то родственное поздней весне, лёгким перистым облаками и тёплым туманом. Что-то отдающее детскими воспоминаниями. Она оформляет наш заказ за счет заведения, и в полупустом кафе мы подсаживаемся к белокурому румяному молодому человеку с блестящими серыми глазами, смуглой кожей и приметной родинкой над левым уголком губы. Его имя – Хорист. Пытаюсь прочесть «J'ai perdu tout, alors, je suis noyé, innondé de l'amour; je ne sais pas si je vis, si je mange, si je respire…» с правильным французским акцентом на длинноватой неоновой бежевой вывеске и лёгким движением поправляю красное платье. Меланхоличные черты лица Хориста, за которыми скрывается нечто такое бесхитростное и простое, резко блекнут, когда Алекс наигранно неуклюже плюхается на сидение, двигая в сторону более стеснительный субъект. Вот сейчас Алекс прицепится к любопытному экземпляру, покрутит характер Хориста, проверит неизведанное на прочность, резко выскажет несправедливо обидное субъективное, сделав ряд выводов, как бабочку приколет булавками за иссушенное брюшко к картону и оставит, находя новые увлечения поблизости.