И мы допили ройбуш, Елена рассказала мне всё это и, вроде бы, истерика прошла. Она сказала, что ей пора домой пора доделывать проект и, встала, будто собралась на выход. И, я встал тоже, обнял её за плечи, вдохнул её аромат и сказал, что она до сих пор не видела всех моих китов, я сказал, что это будет последняя экскурсия, другого шанса не будет. И она осталась, она сказала, что хочет увидеть их всех, от первого и, до того, что ещё не обрёл свою форму. И мы с ней вошли в темноту. А восемьсот четырнадцатый так и остался ждать на подоконнике, когда ж ему предложат чашку чая, ну или, хоть вернуться к тем собратьям, что стояли рядом с ним на полке.

И как-то раз, ты встретила меня у моего подъезда, ждала несколько часов, сгорела до красна под солнцем и, даже несмотря на это, была всё так же хороша, как в тот день нашей первой встречи, на мутных посиделках у кого-то из друзей, тогда там были все, кто мог прийти и, вроде, даже те, кто и не мог, но всё-таки пришёл. Мы пили что-то горькое и злое, кто-то курил, кто-то кого-то уводил куда-то, а мы сидели, друг напротив друга и строили друг другу глазки, кто во что горазд. Я вот не помню, во что тогда горазд был я, я помню только, что в прихожей, после резких диалогов, я навалял твоему, на тот день, бойфренду. Да, кто бы мог сейчас сказать, что в те года я мог так запросто вцепиться в шею голыми зубами, не говоря уже о том, чтобы содрать костяшки кулаков. Всё за тебя. И ты тогда, конечно же, ушла, конечно с ним, а как иначе? И мне запала в душу, я отыскал тебя спустя всего неделю, позвал тебя в кино, на то, что было, я угостил тебя мороженым, коктейлем и каким-то анекдотом. И перед расставанием я подарил тебе цветок, купил в ларьке, пока ты уминала бургер, сказал, что жду хотя бы поцелуя. И ты со смехом и с коварно красными щеками, всплеснув руками, скрылась за парадной дверью. И вскоре я позвал тебя к себе, я был настойчив, был влюблён. И вот, ты вновь стояла предо мной, такая милая, такая похудевшая, с печально виноватыми глазами, ты поздоровалась и, кажется, не знала, что же делать дальше. Мы сели на скамеечку и, под палящим солнцем, ты произнесла:

– Я тебя прощаю, если дело в этом. – Сказала ты и, кажется, твой голос дрогнул. – Ты победил, вернись ко мне, пожалуйста! – Теперь я чётко видел, как по щекам её стекали слёзы. – Не надо тысячи китов.

– Нет, дело не в этом, – ответил я, – уже не в этом. – И я чувствовал себя предателем, мне было больно смотреть на тебя, ведь ты сломалась, ты предала сама себя, ты отошла от принципов, наверное, ты потеряла себя, где-то в этой ловушке с китами. Ты поняла нелепость своего каприза, ты поняла несоответствие того, на что себя сама ты обрекла, с тем, в чём я был неправ. Я не снимаю с себя той вины и именно поэтому я доведу всё до логического завершения, до тысячи китов. – Потерпи ещё немного, осталось чуть-чуть, гораздо меньше, чем уже прошло. – Сказал я тебе и погладил по голове. И после встал, чтобы идти домой, мне нужно было работать.

– Постой! – остановила меня ты. – Вернись, пожалуйста, сядь рядышком со мной, ещё на несколько минут.

И я вернулся, пересилил себя, вернулся. В твоём голосе было отчаяние, в твоём голосе, наверное, не было больше надежды. Я сел рядом и посмотрел туда, где небо.

– Когда ты ушёл, я думала, что всё делаю правильно, ведь ты… ты сделал то, что ты сделал. И я чувствовала себя победителем, я думала, что накажу тебя, что невозможное – это лучшее наказание, которое может быть. Я чувствовала свободу и силу, я верила в то, что делаю, я ждала, когда раздастся звонок и ты скажешь мне какую-либо чушь, ты упадёшь, допустим, на колени, попросить вновь прощения и, я великодушно, толкнув что-нибудь пафосное о предательстве, прощу тебя. Да, я хотела быть твоей хозяйкой. Но время шло, а ты всё не звонил, не приходил, не возвращался и, не говорил: «Прости». И, как-то утром, я вдруг поняла, что поступила словно дура, эгоистичная, взбалмошная дура! Я показала тебе, что не люблю тебя, хоть это было с точностью наоборот, я проявила жестокость, я поступила хуже, чем ты! И если ты всего лишь поддался искушению, то я своим поступком предала любовь! И мне так было больно и противно, мне было одиноко и такая слякоть на душе! Тогда я поняла, как сильно я тебя люблю, тогда ко мне пришёл страх тебя потерять насовсем. – Ты замолчала, сдерживая слёзы.