По словам Народной партии, натуральная оспа всегда была неизлечима, и всегда от нее умирали люди. Я же слышал, что вспышка началась в тридцатых в результате утечки вируса из исследовательской лаборатории. Рассказавший мне это медик утверждал, что инфекцию победили еще в двадцатом веке, а до войны не уничтожили лишь в научных целях. Если его слова правдивы, человечество сделало шаг назад в развитии, позволив старым бедам вновь взять над собой контроль.

– А как же! – отозвался нищий. – Ты ведь творец? Никакой ты не творец! Ага! Когда нормальные люди поняли, что настало время замолить грехи, ты пошел по пути преступников, которые завели людей в эту яму. Не оправдывайся! Не говори, что тебя папаша таким сделал! Ты же у нас личность? Савин! – Он прокричал мою фамилию как оскорбление. – Я тебя ненавижу! Покайся, чтобы Бог тебя простил! Тебе не избежать смерти, так подготовься к ней!

Именно таким и должен быть человек? Копошащаяся в мусоре куча дряблого мяса и есть достойный представитель человеческого рода?

Не слушая бродягу, я продолжил путь, оставив его позади. Он мне противен. Такой грязный, слабый, злой. Если что-то и могло сделать этот вечер лучше, то точно не спор с ним, решил я. Но нищий пошел за мной по пятам.

– И все пусть знают: человечество обречено! Мы умрем, потому что это заслужили наши предки, не считавшиеся с Богом! Мы умрем за них!

Шедшие нам навстречу полицейские обратили внимание на нищего, выхватили свои резиновые дубинки и, глядя на него, прошли по обе стороны от меня. Я невольно стал свидетелем избиения. Хотел закрыть глаза от отвращения, когда старикан упал в грязную лужу. Блюстители закона уложили человека лицом в грязь, нанеся несколько ударов по спине, щелкнули наручниками. Бродяга сначала дергался и кричал нечто невнятное, но быстро утихомирился.

Когда я оборачивался, собираясь идти в студию Второго Всеобщего, полицейские что-то прошептали нищему, и он, мотая головой во все доступные стороны, закричал:

– Господь все видит! И он нас не простит! Покайтесь! Покайтесь!

Я слышал стоны даже за пятнадцать метров.

– Нет! Не простит…

Должно быть, они продолжили избивать его, и это возымело эффект, так как через несколько секунд я услышал издалека другие слова бродяги:

– Ладно! Покайтесь, и Господь простит вас!

Елизаветинская улица – широкая дорога на третьем вертикальном уровне Столицы, с юга на север ведущая к канделябру высоченных небоскребов. Идя по ней, я вспоминал, как сам начал заниматься строительством. Как и все в наше время, я продолжил дело отца, но заниматься бизнесом – дело добровольное, и это был мой собственный выбор. Мог бы и отказаться. Конечно, шедеврам в этом мире места не осталось. Дома для нищих, храмы Всеобщего Верования. Мелковато как для меня, так и для всего человечества. Как бы то ни было, я бы никогда себе не простил, если бы позволил Народной партии или Фронту Семьи определять мою судьбу. Это не Бог сделал меня строителем, и не отец. Это я.

Построить что-нибудь с таким размахом уже никто не сможет. Лучшие инженеры, архитекторы (впрочем, как и врачи с экономистами) уже давно либо скончались, либо осуждены и распределены по колониям. Не глядя на факты, Партия всегда находила основания убрать неугодных ей людей, и почему-то всегда выходило так, что неугодные ей люди – лучшие представители человеческого рода. Специалисты исчезают в мире дураков, и вместе с ними исчезают знания. Люди возвращаются в палеолит, и единственное, что я им должен – не допустить этого. Даже если их будущее предопределено, я не позволю ему умереть.