– широкие шерстяные накидки, ставшие непромокаемыми благодаря слою грязи и тысячам заплаток, – выглядела несколько траурно и весьма величественно, будто они обрядились в королевский саван, готовясь вот-вот последовать за смертью. Пациенты не оставляли бурни ни днем, ни ночью, словно боялись, что неизбежность застанет их врасплох и придется уйти из жизни обнаженными и пристыженными; по сути, они бесстрашно дожидались конца с непритворной легкостью и даже, можно сказать, угодливостью. А смерть особо не медлила – косила тут, там и там, и еще дальше. От новых жертв у нее только разгорался аппетит, и она глотала двойными порциями. Уход обитателей санатория проходил незаметно – здесь некому было их оплакивать. Недостатка в больных не наблюдалось; прибывало их больше, чем убывало, так что не знали даже, где их размещать. Койка умершего долго не пустовала: больные, ютящиеся на полу широких коридоров, продуваемых сквозняками, жестоко дрались за нее. Даже заключенные заранее договоры не всегда обеспечивали мирное наследование кровати.

Кроме нехватки всего и вся, еще были сложности, связанные с местными условиями. Пропитание, медикаменты, любые материалы, необходимые для существования санатория, доставлялись грузовиками – безобразными громадинами с помятыми боками, не моложе самой горы, которые ничего не боялись, во всяком случае, до первых горных хребтов, где уже не хватало воздуха для их огромных поршней, – а затем на спинах людей и мулов, не менее отважных и выносливых, и к тому же искусных скалолазов, но ужасно медленно: они шли, когда позволяли капризы погоды, состояние горных троп и выступающих скальных карнизов, настроение и распри между местными племенами, которые с легкостью могли блокировать проходы, меняя маршруты.

Здесь, высоко в горах на краю света, каждый шаг означал риск для жизни, а санаторий находился в самом отдаленном уголке смертоносного тупика. И никто со времен давних и темных не удосужился задаться вопросом: зачем надо было забираться так высоко в горы и так глубоко в холод и запустение, чтобы изолировать туберкулезников, которые ничем не заразнее других, ведь жертвы проказы и чумы бродили по всей стране, как и больные так называемой горячкой, хотя, по правде говоря, эти болезни придерживались своего сезона и своего ареала распространения. Никто не помирал, дотронувшись до туберкулезника или встетившись с ним взглядом. Принцип заражения все еще не изучили как следует, но человек-то умирает не от того, что болеют другие, а от того, что заболевает он сам. В конце концов, тут ничего не попишешь: в разные времена появляются свои страхи, и в какой-то момент туберкулезу выпала доля нести знамя самой страшной болезни, наводящей ужас на население. Колесо жизни вращалось, приходили новые грозные беды, опустошая цветущие регионы и заполняя их кладбищами, а затем отступали, а санаторий стоял все там же, удивляя своей окаменелой вечностью; сюда продолжали посылать чахоточных и других легочных больных, вместо того чтобы дать им умереть в родном доме или недалеко от него, среди страдающих прочими болезнями. Там туберкулезники угасали бы естественно, окруженные заботой близких, но вместо этого их выпихивали на вершину мира, где они умирали позорно, изводимые холодом, голодом и плохим обращением.

Бывало, начисто исчезали целые караваны – люди, животные, товары. Иногда солдаты, мобилизованные для их защиты, сбегали, а иногда и нет; после нескольких дней поисков охранников находили на дне какого-нибудь ущелья – с перерезанным горлом, искалеченных, наполовину изъеденных стервятниками. Но от ружей не оставалось и следа. Никто не говорил прямо, но некоторые намекали, что караван пошел по запретному пути и нарушил границу. Так считали старики, и взгляд их при этом был очень выразительным. «А откуда такие сведения?» Тотчас атмосфера накалялась; старики тушевались, словно сболтнули лишнего, а молодые вдруг резко настораживали уши. Мысли у них в голове бились так громко, что их можно было услышать издалека: «Запретный путь!.. Граница!.. Что за граница, какой еще запретный путь? Разве наш мир не вмещает в себя все сущее? Разве мы не можем везде чувствовать себя как дома благодаря милости Йола-ха и Аби? К чему нам пограничные столбы? Кто-нибудь объяснит?»