Пикник проходит очень весело, но с запятыми и многоточием рассеянной перевлюбленности все четверых. Завалившиеся пары дотлевают на глазах, и на этих руинах отношений начинают строиться две новые пары – бурное счастье Билла и Сьюзен и застенчивая радость Пенни и Дана.

СЬЮЗЕН: Я хочу предложить выпить за Пенни, за ее счастливую идею этого пикника. Чтобы теперь с нами ни стало, я ей страшно благодарна.

БИЛЛ: Кто б мог подумать, что я нужен был тебе, Пенни, только для того, чтобы я сегодня приволок Дана. Это немного грустно, но это так – и это, признаться, хорошо. Я чувствую теперь себя свободным для настоящего (смотрит на Сьюзен со спокойным восхищением).

ПЕННИ (всем, особенно Дану): Я не знаю, что тут происходит, но мне кажется, что это не наваждение и не чужая воля. Мне кажется, я была лишь тенью любви Билла, а теперь могу и сама.

ДАН: У нас это называется рокировкой. Но я впервые участвую в двойной рокировке. Это, разумеется, не по правилам, потому что, оказывается, настоящая жизнь – игра не по правилам – и морали, как басня, не имеет. Что выходит, то и выходит. Главное – не сыграть вничью с самим собой и жизнью.

Пикник кончается тем, что Дан и Пенни уезжают на одной машине, а Сьюзен и Билл – на другой. Пустынная обзорная площадка. Голубые, синие и белые краски дневного великолепия сменились неподвижным золотом неба, как на иконах, серебряной рябью океана и охряным трепетом скал. По далеким страницам воды гуляют неясные и быстрые тени иероглифов, каллиграфически совершенные и таинственные.

Нашедшие друг друга

Мы видим поочередно две обнаженные спины – Билла и Сьюзен. Среди мельтешения и сумасшедшего галопа кадров начинает проступать ритм, такт и логика акта любви. Фонограмма синхронии бессловесных звуков утоляемой страсти, плотной, насыщенной. Это кажется нам единым зверем с двумя спинами – мускулистой Билла и гибкой, нежной Сьюзен: так синхронно и едино они действуют и выражают свою страсть.

Этот торжествующий и дикий акт любви заканчивается слитным ревом достигнутого.

Теперь они лежат, полуприкрытые простыней, как две половинки игральных карт, обращенные друг к другу. Весь интерьер их любви красочен и ярко живописен. Они долго молчат, изможденные любовью и ожидающие возвращения желаний.

СЬЮЗЕН: Ты помнишь миф о Беллерофонте?

БИЛЛ: Признаться, смутно. Это который на крылатом коне летал?

СЬЮЗЕН: Да, на Пегасе. Однажды он сражался с Химерой – прекрасным до ужаса монстром. И пока сражался, влюбился в нее.

БИЛЛ: Вот дурак!

СЬЮЗЕН: Ты знаешь, именно это я и подумала сейчас о нем: вот дурак! Как хорошо, что ты не Беллерофонт и считаешь его дураком.

БИЛЛ: А ты не Химера, ужасная и непобедимая. Хочешь быть побежденной еще раз?

Две тени

Дан и Пенни стоят перед пустым пространством без единой детали. Серость пространства сродни серости старых досок, ветхих денег, слабых теней – это цвет вечности.

ДАН: Пенни, что-то случилось.

ПЕННИ: Разве? Мне кажется, что просто это мы случились. А все остальное осталось прежним.

ДАН: Я всегда чувствовал себя чьей-то тенью, чьим-то отражением, не более того. Такое впечатление, что я всю жизнь учился – ходить, думать, жить. Кругом – сплошные учителя, которые зорко следят за каждым сделанным тобой шагом.

ПЕННИ: И предстоящим. Слушай, мне то же все время казалось, что я – просто чья-то тень, что я – ненастоящая.

ДАН: А сейчас?

ПЕННИ: Это уже неважно. Да пусть мы и в самом деле – две тени, но друг другу мы – не тени. Мы настоящие. И теперь весь мир для меня – лишь тень нас двоих. Он существует только в меру необходимости нам двоим, и мы с тобой будем жить в нем, как в условных декорациях, не обращая внимания на то, есть этот мир или уже кончился. Ты будешь играть в шахматы.