В этих трех детских садах столько яблонь с переплетающимися ветвями, что, собравшись толпой, можно разворачивать локальные обезьяньи войны. Одна группировка окапывается в зеленом саду (это потому, что забор зеленый), другая – в синем (синий – по той же причине). Основная цель – выкурить враждебную группировку с ее территории. В ход идет все: яблоки, куски грязи и мха, палки, камни. А кому-то удается наскрести деньжат на петарды.

В девяностые петарды были прибыльным бизнесом. Ларечники, торговавшие китайским дерьмом, поднимали на оторванных детских пальцах и выбитых глазах чертову уйму денег. Только пиво и портвейн приносили больше навара.

Маленькие дешевые петарды продавались связками в сто штук. Сотня рублей все удовольствие. Кто любил растягивать кайф, тот взрывал по одной. Кому нравилось погорячее, поджигали самый длинный фитиль, бросали связку на асфальт и наблюдали, как она трещит искрами, исчезая без следа.

А еще всем нравился до одури запах, который оставался в воздухе от разорвавшейся петарды.

Хуже всего во время локальных войн приходилось детсадовской малышне, в которую чисто случайно летели травмоопасные объекты. Или объедки. Надкусить яблоко, перед тем как размозжить его о чей-нибудь незадачливый череп, – без этого никак.

А воспиталки – те и вовсе становились третьей стороной конфликта. Чтобы противостоять абсолютному злу, две враждующие группировки временно объединяли силы на нейтральной территории и начинали массированный артобстрел.

В тот день обстановка была спокойная. Кроме Дениса и Артема, посторонних в детском саду не наблюдалось. А постоянные обитатели вымерли на время тихого часа.

На одном из балконов соседней пятиэтажки надрывалась из магнитофона баба, которая «одна стою на берегу».

Денис сидел с белым, как погребальная кружевная простыня, лицом и смотрел в одну точку. Артем свесил с крыши ноги и болтал ими. Время от времени его голова вертелась туда-сюда, точно у птицы удода.

Они молчали.

Долго.

– Нет, ты правда видел то, о чем говоришь?! – первым взорвался Артем, по-турецки подобрав под себя ноги.

Денис попытался было ответить, но из горла вырвался сухой хрип. Он откашлялся и произнес:

– Я тебе уже сто раз сказал! Там кто-то спал!

– И как ты успел разглядеть? Ты ведь даже не обернулся, когда мы убегали.

– Это просто ты не видел, как я обернулся, потому что сам дал деру, как торпеда.

– Нет, ну правда – человек? Или ты мне брешешь?

– Да не брешу я. Я видел, как он… или она… вошкался там в мусоре.

– А лицо не разглядел?

– Да какое там лицо! Он мордой по полу елозил. Руки-ноги в стороны, как ящерица, только огромная и жирная.

– Жирная?!

– Самая что ни на есть! Мне даже показалось, что это жена дядь Юры.

– Да ладно тебе!

– Да не она это, конечно. Просто показалась. Такая же бочка, только еще больше расплывшаяся. Бомжиха какая-нибудь.

– Слушай, а вдруг нет?

– А кто тогда?

– Ну, из этих…

– Блин, только не начинай, пожалуйста, как человека прошу!

– А хрен ли тут удивляться? Ты что, не помнишь, что мы видели в той хибаре?

– Не говори мне только опять, что они сами оттуда ушли.

– А что, их забрали, считаешь?

– Почему нет.

– А почему да? Кому нужно это трупное дерьмо? Тебе нужно? И мне нет. На рынке не продашь, дома для красоты не поставишь. Да и не очень-то они легкие, таскать туда-сюда.

– У меня есть мысля получше, – нашло на Дениса внезапное озарение.

– Н-ну?

– Мы ведь не знаем, что это за жидкость, в которой они плавали, так?

– Так. Вроде не спиртом пахло.

– А ты откуда знаешь, как спирт пахнет?

– У бати отпивал пару раз. – Артем махнул рукой так, словно говорил о сущем пустяке.