– Э, ты че, бля! – мгновенно отреагировал Кошаров и засандалил тому в лицо кулаком. – Да я тя ща с говном съем! Ты на кого наехал!

С обеих сторон посыпались тумаки. Кожемяко ржал. Пушкин завывал по-волчьи и хлопал в заскорузлые ладоши.

У Дениса перед глазами поплыли фиолетовые пятна, приобретая форму извивающихся щупалец. Он представлял себе, как этот отмороженный балаган обрушивается на него, чтобы отнять мелочь, которой у него нет. Как они его бьют ногами по ребрам и почкам, вышибают зубы, ломают пальцы, выворачивают карманы. Они забирают ключи от его квартиры и идут примерять к каждой двери в подъезде, посмеиваясь. А он лежит в луже крови, и никто не приходит на помощь.

Кошаров и Махоркин сцепились и повалились на пол, кряхтя и хрюкая. Двое других улюлюкали.

– Мир?! Мир?! Мир, придурок?! – сквозь скрипящие зубы цедил Махоркин.

– Отвянь, сука! – без голоса произнес Кошаров, которому тот сдавил горло.

Они поднялись на ноги.

– Этот щенок там?

– Да нету его там, смотри.

– Ушел, дрищ энурезный. Поймаю – убью.

Семья Дениса не была религиозной, но в этот момент он был готов уверовать в бога. Причем в любого.

К счастью, бока стены с дверным проемом хорошо затемняли те углы, где притаились они с Артемом.

– Пошли отсюда, – сказал Пушкин. – Щас другого какого-нибудь малолетку словим.

– Ща, поссу только, – ответил Махоркин, откашливаясь.

Хулиган встал на самом краю убежища и, балансируя, вытащил наружу свое хозяйство. Денис видел часть его лица.

Сейчас он меня заметит – и конец мне.

Стук сердца стал оглушительным. Фиолетовые пятна перед глазами сгустились.

На покрытый пылью и мусором пол хлынула упругая струя. Из-за холодной сырости вверх поползли языки пара. Вокруг распространился запах мочи и немытого паха. Несколько мелких брызг приземлились Денису на штанины.

От долгой неподвижности тело замлело, в голове помутилось. Дениса повело в сторону. Рукав ветровки шаркнул о шершавый кирпич.

Голова Махоркина повернулась.

Пропало дело.

У подъезда послышались неуверенные, вялые шаги.

– Э, ты че тут ссышь? – голос алкоголика дядь Юры. – Совсем охерел? Места мало, где поссать? – Его язык уже заплетался, хотя время было раннее.

– А ты кто такой, мудило?

– А ну, пшли отсюда! – Юрий был настроен показать свою крутизну. Видимо, не сталкивался еще с этими ребятами. Или просто рамсы попутал.

– Ты кому сказал?!

– Иди суда!

– Н-на тебе! – Удар по лицу.

– Ай-й-й-й! – вскрикнул Юрий.

– Че, крутой, да? На тебе еще, пидорас!

– Дерьмо собачье, а разговаривает…

Юрию всыпали еще. Из его рук выпал металлический бидон. В открытую дверцу подсобки выплеснулась белая жидкость. Молоко.

– Что там происходит? – донесся требовательный мужской голос со второго этажа.

– Валим отсюда, а то сильно задержались, – сказал Махоркин, отвешивая прощальный пендель дезориентированному дядь Юре. Сережины дружки тоже выдали алкоголику по пенделю.

Всхлипывающий Юрий минутку постоял у открытой дверцы, потом вялым движением захлопнул ее, подобрал бидон и поплелся наверх.

Артем и Денис оказались в полной темноте.

У дальней стены началась возня. Послышался странный звук – нечто среднее между болезненным стоном и отрыжкой.

Как будто человек.

А как будто и не человек.

12

Денис и Артем сидели на крыше беседки в детском саду. Это была одна из тех дальних, что скрылись за яблонями от зорких глаз вредных детсадовских дур-воспиталок. Если не шуметь, то останешься незамеченным.

Нет, ну а что, не дуры, что ли? Никто ведь им ничего плохого не делает. Сидим, значит, на крыше спокойно, никого не трогаем. Как будто мы тут ломаем что-нибудь, или водку пьем, или ссым с высоты. Нет, просто сидим. Ну, подумаешь, на крыше. Не сломается этот шифер. До сих пор ни разу не ломался – и не сломается.