Карабек сам из казанлы, еще до основания города здесь появился. Уже и не осталось тех, кто помнит его безбородым юнцом. Семьдесят лет назад в степи бежал, от царской охранки скрывался. И не будь аргынов, не было бы сейчас Карабека: волостной Уали Карабай укрыл беглеца, документы как на сына сделал – фамилию свою дал и имя новое. Бежал Шарафутдином, стал Карабеком. Был шакирдом[17] в Казани, против царя с другими учениками в медресе бунт подняли, а стал мугалимом[18] в Султановской мечети. Как сейчас Иманов против призыва воинского мятеж поднимает, так и они против службы взбунтовались.

Время идет… С Халилом, что сидит, смиренно склонив голову, возле входа (успел с дороги сюда, значит), одного возраста был. А сейчас? Сейчас сам старше всех в Акмолинске. Уже нет волостных султанов, нет и округа, уезд Омску подчиняется, станица в город переросла, а он, беглый татарин, до сих пор жив. Зачем? Самому неясно… Главное, отдыха себе ни на минуту не давать!

…Дружно все сидят в мечети, смирно и без злобы. Так и в миру надо жить. Гнать плохие мысли нужно. Не ставить себя выше других. Один у нас Всевышний. От этого и в молитве зовем его так, и в горе, и в радости. В одном доме живем. В городе одном. Кто в своем доме пакостит, кто смуту наводит, тому добра не будет. В доме как? Если чистота и порядок, если тишина и любовь, то и дом растет, потомство крепкое да дастархан богатый. А если ссора, если хвора, то и дом чахнет, задыхается. Брат на брата идет. Сын на отца руку поднимает! Сосед на соседа вилы точит… Дружно все сидят в мечети, смирно, без злобы… Только глаза прячут друг от друга… Аминь!

Как бы ни хотел в первую очередь оказаться Халил у дома и обнять Хадишу, попасть к Карабеку было важнее. Кривой Арсен у мечети встретил, верблюдов в загон поставил. Когда второй азан прозвучал, Халил занимал у входа в мечеть место для намаза.

Хутба заканчивалась. Карабек, читая проповедь, по обыкновению учит мусульман быть смиренными и почтительными, а между слов витает учение о дружбе и единстве. Последняя часть у Карабека всегда на арабском. Значений у каждого предложения много, язык двой ной, хитрый, чувствовать смысл нужно. Большинство сидящих молитвы вызубрили, заучили, а Халил в медресе учил, помнит, как не давались ему поначалу слова, как Сакен-мугалим заставлял его рот открывать и язык мял – пальцы в рот засунет и мнет, мнет… чтоб язык легче, податливей для арабского был.

Карабек так не делал: бесполезно, сказал, если в голове пусто, за язык дергать. Лопату в руки дал и огороды копать отправил. Не понял задания, не выучил – копай у Бибинур-апа. Сидишь, глазами хлопаешь, слова не понимаешь – к Салиме-ханум с лопатой идешь. Пока работаешь, в голове мысли появляются, думать начинаешь. Первый год Халил постоянно копал, убирал, чистил дворы. Зато за следующие три года все ясно стало: и русский, и арабский, и уйгурское письмо, и латынь легко дались.

Вот сейчас Халил сквозь слободу верблюдов вел – русский (Нестором кличут) рукой махал и привет передавал. Русский-то он русский, а говор рязанский. Из Тамбова когда пришли в Акмолинск обозы, все так разговаривали – гутарили, по-ихнему. Феодосий рядом с ним стоял. И его Халил знает, в каждом голенище по блуде[19] размером со свинокол воткнуто. Он уже по-другому говорит, окает. Значит, с Вологды. Русский на то и русский язык, всех выравнивает, всех одним слоем мажет – обезличивает!

И здесь так же начинается. Тому же Кривцу, помощнику Тропицкого, особой нет разницы: мишари или касимовские, булгарские или иштяки, ногайцы или сибиры, казанлы – все для него татары, даже кызылбашей татарами кличет. А те татары зачастую друг друга не понимают, как они могут одним народом быть? Кривой Арсен, что ночью спас от смерти, – иштяк. По-русски – барабинский татарин, значит. Для казаков или жандармов пустой звук – не задумаются, где эта Бараба и почему иштяк. Потому и проблемы в городе… Вот на этой мысли и Карабек сейчас проповедь закончил – каждого уважать надо, каждого чтить и понимать.