Вот и сейчас, когда с минуты на минуту имам поднимется на минбар[8] и начнет читать пятничную проповедь, он вынужден слушать споры и крики о долговых расписках: Юсуф не отдал Юсупу; Фаузайми просрочил день; Хасан убегает от Рахима. «О Алла, – Джалил закатил глаза, – дал ты мне наказание». Он в сотый раз подумал о том, что быть главой у сартов – сущий ад. Другое дело – у башкортов, или уйгуров, или тех же касимовских татар, на чьи деньги построена эта мечеть, да хоть у казанлы[9] – куда ни шло, но раз он сам сарт, кто даст ему стоять над казанлы? Хуже, наверное, только быть старшим в слободе! У тех вообще не принято решать вопросы в своем кругу, чуть что, на люди выносят – позор один. Орут, бегают, рожи красные, араком все дела решают. А пьяный какие дела решишь? Кого услышишь? Нет… лучше уж среди своих разбираться.

Джалил, взяв протянутую ему бумагу, пробежался по ней своими крупными, как у совы, глазами.

– Ну вот! Я сколько раз говорил? – он обвел всех взглядом.

Сарты, вмиг перестав галдеть, успокоились. Стали внимательно слушать.

– Говоришь вам, говоришь! Одно и то же! Зачем ты, – Джалил ткнул пухлым указательным пальцем со сверкавшим на нем рубином в высокого сарта, – зачем ты, Шахар, дал в долг ему… бухарскому, в долг! Да еще с распиской? – Он перевел палец в сторону еще безусого юноши в цветастом халате. – А ты зачем расписку с Ахмеда взял? Не знаешь его? Не видел никогда раньше? Ваши отцы не вместе сюда пришли? Лавки у вас не друг напротив друга стоят? Не один товар от Халила получаете? Стыд есть у вас? Раз харам не страшен…

Круг молчал. Шахар тоже молчал, виновато опустив голову.

– Вам некому больше давать в долг? – перешел на шепот Джалил. – В Акмолинске никого другого не осталось? Что молчите? И не бегайте больше ко мне… Если кто своим дает – не буду решать. Сами разбирайтесь!

– А кому давать? – Шахар наконец поднял голову и, сложив руки на груди, осторожно наклонился в сторону Джалила. – Казанлы с мишарями к нам не ходят, им касимовские помогают, и наоборот, башкорты не торгуют, а если нужда, то терпят. Кипчакам и аргынам опасно, могут не вернуть… – Шахар чуть слышно прошептал: – Чуть что – угрозы сразу! Со степи беспокоятся, в гости заезжают! Никто не хочет связываться.

Шахар повернулся в сторону круга.

Все замахали головами. Подтвердили.

– Так с кем работать? – задал вопрос Шахар. – Не с кем, выходит.

Джалил улыбнулся, кряхтя, вроде как по-отечески погрозил всем пальцем. Затем положил правую руку на плечо Шахара и развернул его в сторону Купеческого квартала, остановив как раз напротив громадного белокаменного собора. Не дожидаясь ответа, Джалил вновь повернул Шахара, но уже в сторону Казачьего стана, и опять перед глазами высокого сарта возникли купола, на этот раз чуть поменьше, монастырские.

– Их вам мало? – перестав улыбаться, спросил Джалил. – В этом году мокшей да эрзя под сто обозов пришли. С Вологды да Костромы народ появился. С кем-то познакомились? К то-то слышал про вас? Или и за них кто беспокоится? А?

В этот момент прозвучал второй азан, и сарты, быстро закивав в знак понимания, стали рассовывать свои бумаги по карманам широких халатов.

Через центральную арку с открытыми коваными воротами двор мечети заполнялся народом. Прошли быстрым, суетливым шагом, боясь опоздать, мишари. В черных длиннополых кафтанах из пестряди и в широких штанах – ыштанах, они самые первые зашли в мечеть, рассаживаясь поближе к михрабу[10]. За мишарями в зале мечети расположились башкорты, аккуратно подминая расписанные, праздничные еляны[11], надетые поверх двух, а то и трех халатов. За башкортами небольшой группой, в простроченных ватных чапанах, разместились уйгуры, они держались общим гуртом, не делясь на восточных и южных. Аргыны