Я замолчал на некоторое время и Бек ждал, кода я продолжу.

– Когда я вернулся из сангорода, я знал, что разговор с этим каторжанином изменил многое, смею сказать, буквально всё. Я решил, что прощу всех, кто сделал плохо мне и моей семье. И! Я простил. Вот и вся моя история.

– Я хотел бы побеседовать, братишка, с этим каторжанином- философом, – медленно проговорил Бек. – Он дал тебе мудрый совет. Я понимаю – многие тебя обманули, предали, так почему бы тебе не рассказать всё следователю? Может тебе спишут часть исков и, возможно, даже скосят часть срока?

– Бек, ты же знаешь, – я с удивлением посмотрел на него, – у нас не принято доносить на кого бы то ни было, даже на таких сомнительных личностей. И потом, даже если бы я дал показания на них, это вряд ли бы что-то изменило к лучшему для меня. Так работает наша система. Ни один здравомыслящий человек не довериться слепо этой системе правосудия. И как я смог увидеть позже, попадание некоторых из этих дурных людей в тюрьму по другим делам ничуть не изменило их. Они также продолжают врать, льстить, пытаясь тобой манипулировать. Так что, брат, система и заключение не всех меняют в лучшую сторону. Я не хочу никуда обращаться или давать какие-то показания. Ты же знаешь, не доносить ни в коем случае – это железный принцип. Пожалуй это один из принципов, который у тебя не могут забрать, когда запирают в клетке.

– Но ведь эти люди, которые сейчас на воле, и продолжают кого-то кидать и обманывать, как когда-то тебя? – сказал Бек.

– Возможно…

– И ты можешь попытаться оградить обычных доверчивых людей от них, разве не так?

– Попытаться я конечно могу, но в конечном итоге это будет бесполезно.

– Но ведь есть шанс, что если кто-то из этих личностей попадёт в тюрьму и измениться в лучшую сторону…

– Небольшой, совсем небольшой. Я уже успел повстречать некоторых тут в тюрьме и поверь она их совсем не изменила.

– Ну, какой-то есть?

– Ну да…

– Значит, получается, что и ты отчасти ответственный за то, что эти люди ещё кого-то обманут, а также за то, что эти личности, возможно, изменились бы, попав в эти суровые условия за решёткой.

Вопрос был провокационный, но произнёс его Бек мягко и доброжелательно. В его глазах я не заметил намёка на вызов или упрёк.

– Да, возможно, – ответил я. – Но это не меняет сути. Заповедь «не донеси» остается в силе.

– Я не пытаюсь поймать тебя на чём-то, братишка, заманить в какую-нибудь ловушку. Однако, этот пример из твоей жизни, должен тебя убедить в том, что можно вершить неправое дело, исходя из лучших побуждений, – он улыбнулся впервые с тех пор, как мы заговорили на эту тему. – Я затронул этот вопрос, так как он наглядно демонстрирует, как мы живём, и как должны жить. Сейчас не стоит углубляться в него и когда-нибудь, если мы с тобой ещё раз будем проводить дебаты на эту тему, мне бы хотелось, чтобы ты вспомнил сегодняшний наш разговор.

– А как насчёт чёрного рынка валюты, Бек, которым ты раньше занимался? – воспользовавшись случаем, я перевёл разговор со своей личности на его собственные моральные принципы. – Разве ты не считаешь это греховным делом? Преступлением?

– Нет, валюта точно нет, – категорически отверг он моё предложение глубоким голосом, как будто он проходит через резонирующий барабан в его горле.

– А обнал?

– Нет, ни обнал, ни другое, чем я занимался раньше.

– А как ты определяешь степень греховности того или иного преступления? Кто это решает?

– Греховность – это мера зла, содержащегося в данном преступление, – ответил он.

– Ну хорошо. Как ты определяешь, сколько зла в преступлении?