Я поперхнулся: брызги горячего кофе прыснули прямо в тарелку с мясом.

– Что? Погоди, он же священник!

Ван Люст улыбнулся еще шире.

– Я тебе сейчас кое-что расскажу об этом служителе культа. Он отжигал по всем злачным местам старушки Европы, пока не добрался до Питера, перепробовав весь местный блуд, поимев всех, кого можно и нельзя – кроме, конечно, собственного племянника; я бы такое запомнил. Но мой отец-то родом из Брюгге, понимаешь? Быть родом из Брюгге почти стопроцентно означает еще и то, что ты фламандец, а это, между прочим, уже далеко не одно и то же, что валлон. Не буду вдаваться в подробности, это исключительно бельгийская тема… Короче говоря, моему папаше надоел необузданный гедонизм братца. Он ему сказал вот что: либо тот начинает работать – кем угодно и где угодно – либо отец на правах Генерального консула депортирует дядюшку обратно в Брюссель. И что ты думаешь, какое занятие нашел себе Жан—Батист?

Я развел руками:

– Эээ… Он… стал… католическим священником?..

Бельгиец громко и резко щелкнул пальцами.

– Dat is het! Вот именно! Он как-то совершал променад со своей куклой по Невскому проспекту и вдруг уткнулся лбом в заколоченные двери очередного полуразрушенного собора. Задрав свою пьяную голову повыше к небу, дядя вдруг прочитал: «Дом Мой домом молитвы наречется». Это строки из Евангелия от Матфея, высеченные над главным входом. И покуда он охаживал свою куклу на прогнивших скамьях для прихожан, на него снизошло откровение…

– В соборе? – мрачно спросил я. И этот человек предлагал мне исповедаться…

– А что ты хочешь, он же валлон, да еще и из Брюсселя, – цинично усмехнулся Николас, – они там и не такое могут. Так мой дядя понял, что хочет стать католическим священником. Но таким, знаешь, не связанным по рукам и ногам всякими обетами. Для таких как он очень удачно существует так называемая Третья ветвь, терциарии. Звонок кому надо в секретариат Доминиканского Ордена, и вуаля! Воистину – Gods wegen zijn ondoorgrondelijk18!

– Чего-чего?

– Того, что благодаря одному старому развратнику вышел беспрецедентный случай: памятник архитектуры был восстановлен в рекордные сроки, обойдя все бюрократические препоны. Собору даже вернули статус малой базилики, и у него появились прихожане. Осталось еще перед входом посадить художников – и будет не хуже, чем до Войны.

– А там были художники? – спросил я, прекрасно все помня, отчетливо, будто только вчера; череда разномастных картин, одна за другой, и в смешение цветов различаются ясно: соборы, дворцы, коты, балерины, фонтаны, мосты, облака над Невой, дождь и бесконечная гранитная набережная…

– Были, – вздохнул Николас. – Странно, а вроде это ты тут у нас стопроцентный абориген, должен бы знать о таком.

Я промолчал. Только лишь сделал еще один глоток кофе.

Нико посмотрел на меня.

– Прости, если задел тебя, Глеб, – он назвал меня по имени, что предвещало его добрые намерения. – Я же не виноват, что родился в семье важной иностранной шишки, которая дала мне отличное образование и все условия для успешной жизни. Ты вовсе не обязан знать о каких-то там художниках и малых базиликах. К тому же не всем подходит такой образ жизни, полный высоколобого снобизма и всех этих неимоверно утомительных скучных идиотов, что окружают нашу семью.

– Зато мне прекрасно подходят идиотские миссии… – протянул я еле слышно, -…для святых дядь.

Но Николас меня услышал.

– Кстати о миссиях, – вытянув губы, облепленные микроскопическими пятнами плесени, протянул он. – Что тебе сказал Жан-Батист?

– А ты не знаешь?

Николас стал озираться по сторонам. Но кроме нас и скучающего за стойкой бара официанта в «Зингере» никого не было. Официант смотрел в одну точку перед собой, иногда шевеля беззвучно губами.