– Спасибо, – закашлявшись, улыбнулся товарищ. Повсюду валялись испитые бутылки и выкуренные до фильтра бычки.

– Приехали, наконец-то, – из единственной комнаты выглянула «измученная нарзаном», но все же сохранившая человеческий образ женщина. – Вот, смотрите. Что с ним делать?

Пробираясь через груды мусора и полчища тараканов, мы проникли в комнату. Ставить ящик и кардиограф было некуда. Садиться – и подавно. На диване у окна, в которое светило тусклое сентябрьское солнце, полусидя на боку располагался голый мужчина. Он часто дышал и смотрел на нас недобрым взглядом.

– Я вот с дачи приехала, а тут такое. – Вопрос о том, сколько времени горе-спутница жизни болящего провела на даче, был излишен. Я подошла ближе и, надевая перчатки, украдкой глянула на рабочий планшет в Вовиных руках. «Затрудненное дыхание. Употребление алкоголя». Получается, в любом случае надо начать с ЭКГ.

– Мой хороший, надо на спину повернуться, снять кардиограмму.

– Не могу. И не хочу. Уходите.

– Давайте я вам помогу, – я попыталась улыбнуться и взяла мужчину за крупные плечи. Не трогай! – прозвучало внутри. Серо-зеленый цвет кожи больного еще больше подчеркивал тотальную отечность.

– Анасарка[65].

– Вижу, блин. Анасарка, не то слово, – Вова жестом указал на область ниже живота. Половой член больного напоминал бутылку минералки, свисая под своим весом с огромной отекшей мошонки.

Я отпустила плечи и потрогала живот. Похожий на круглый глиняный горшок, он не поддавался пальпации. После моего прикосновения на коже остался вдавленный, будто на пластилине, след. Не трогай! «Господи, что ж делать-то с ним, не трогая?» – я негодовала.

– Вов, тут везде вода, – констатировала я, имея в виду ткани. Не нужно было быть крутым диагностом, чтобы распознать у бедолаги тяжелейшую и, вероятно, давнюю хроническую сердечную недостаточность[66].

Я еще немного помялась, пытаясь уложить-таки мужчину на спину. Но при каждом моем движении тестообразный агрессивно бурчал.

– Не трогай! – шипел бедолага, вторя Богу, который будто одергивал меня от тела, не давая ничего сделать.

На мгновение перед внутренним взором предстала картина. Будто старый сайгак, заплетаясь копытами, шкандыбает в укромное место умирать. Он еще жив, но за ним след в след воздухом идет стая стервятников. Они знают, что вот-вот немощный испустит дух и можно будет разодрать его по лакомым кусочкам. Уже наяву я почувствовала запах. Это был запах смерти. Он не был омерзительным. Его пронзительная неизбежность несла очищение и омывала кишащую зверьем комнату. Вова будто побывал со мной в той степи. В его глазах читалось: надо уходить. Бог подтверждал эту великолепную идею внутри меня. Навигатор проложил маршрут вниз к машине и высветил на табло примечание: «Cito»[67].

По традиции я проверяла себя. Мысли об ответственности и желание помочь бились о факт неизбежности. Гриф точит клюв возле кустарника, а стая хищников похоронной процессией медленно и низко парит в тугом воздухе. Инстинкт самосохранения рисовал на внутреннем мониторе следующую картину. Отекший начинает задыхаться и теряет сознание, вскоре прекратив дышать. Самое время для реанимации. Но на полу этой комнаты даже негде поставить оборудование, не то что разместить больного. Сколько он весит – страшно представить. Предполагаю, что сам по себе он не полный, но с учетом отеков потяжелел и увеличился не менее чем в два раза. Даже если мы героически начнем качать квазимоду и, проявляя неимоверную ловкость рук, запустим в короткую шею трубу[68], успех этих мероприятий стремится в минус бесконечность.