Последующие полгода проходили в постоянных административных перестановках, отставках и назначениях. 12 мая 1816 года командиром отдельного Грузинского корпуса вместо Ртищева назначен был генерал Ермолов, на которого помимо этого возлагалось управление гражданское не только в Грузии, но во всей Южной России и Кавказе. Кроме того, он был назначен чрезвычайным послом в Персии. Через четыре дня вышел указ о назначении Павла Васильевича Лопухина председателем Государственного Совета и комитета Министров. С поста министра народного просвещения был уволен Разумовский, уже уставший от этого высокого чина, не слишком, правда, к нему подходящего. Все-таки это было еще время, когда не людей выбирали к должностям, а должности выдумывались под конкретных людей. Но однако же такое серьезное дело как просвещение должно было иметь своего начальника, и Александр долго не мог определиться с подходящей кандидатурой. Хотя, сдается нам, это было связано не с отсутствием подходящих кандидатур, а с определенными планами Александра на счет этого министерства. Временно исполняющим должность министра был назначен обер-прокурор Святейшего Синода князь Александр Николаевич Голицын, который исполнял еще и должность главнокомандующего духовными делами иностранных исповеданий. Место для такого впечатлительного человека, как князь Голицын, самое подходящее, когда-нибудь мы расскажем, почему. Сейчас же сделаем некоторое отступление, необходимое для некоторого отдохновения обожаемого нашего читателя.

В последние годы Екатерининского правления веселые и дружные артиллеристы, как и прочие офицеры и солдаты тех времен, шлялись без дела. Удивительно обстояло тогда дело: при появлении самого известного и гениальнейшего полководца всех времен и народов, не имевшего в списках своих походов ни одного поражения, сухопутные войска становились все хуже и хуже. Впрочем, не о них тут речь. Речь об одном молодом артиллеристе, который, прослыв с товарищами своими об одной удачливой гадальщице, решил к ней заглянуть. Гадалка та гадала на кофейной гуще – с виду простой и потому самой маловероятной форме предсказания. Но артиллеристы не скупились, и каждый захотел узнать, что и как скоро его ожидает. Как всегда, кто-то был огорчен, кто-то предупрежден, кто-то обрадован. Настало время уходить, как один артиллерист, который так и не решался сесть к гадалке, то ли по неверию, то ли за то, что было жалко червонца, но все же сел и попросил ему раскрыть его будущее. Гадалка осушила стакан, кофейная жидкость сползла со дна, и мы бы увидели всего лишь след кофейной гущи, который, пока горячий, легко бы смылся, но гадалка увидела вместо того то, отчего она потеряла дар речи. Она зашевелила губами, замахала руками, отставила чашку на стол и отодвинулась на стуле от стола.

– Что? Что ты видишь? – спросил, забеспокоившись, артиллерист.

– Не могу, – говорила ему гадалка в исступлении, – не могу, не могу сказать тебе. Уйди.

– Умру ли я? Скажи прямо. Вот, я дам тебе червонец.

Артиллерист достал из кармана червонец и положил на стол.

– Не надо, – сказала гадалка, задыхаясь от волнения и встала. – Не надо мне твоего червонца. Забирай его и уходи.

– Но ты мне нагадала, я должен отплатить.

– Ничего ты мне не должен. Уходи. Уходи!

Товарищи артиллеристы попытались ее успокоить, но она не поддавалась.

– Какова бы не была моя судьба я ее приму. Если умереть мне хоть на следующей неделе, так тому и быть. Видишь? Я ничего не боюсь, ничем ты не сможешь меня испугать. Скажи же, любезная, что ты там увидела?

Гадалка послушалась, села, взяла в руки чашку, посмотрела опять в нее, увидела застывшую в той же форме кофейную массу. Женщина уже хотела опять бросить все, встать и уже самой выпроводить надоедливых артиллеристов, но офицер с загадочной судьбой ее остановил умоляющим жестом и взглядом. Всей своей фигурой и манерой он учтиво одновременно принуждал и просил, то есть очень настоятельно просил исполнить его желание. Женщина опять взглянула на кофейную гущу, которая уже совсем остыла и затвердела.