А ночью у меня появился собеседник. Пытаясь отвлечься от дежурного приступа головной боли, я начал петь. Негромко, стараясь не привлекать к себе внимание. Слуха у меня нет, а вот энтузиазма в тот момент было сверх всякой меры. Неожиданно послышалось: «Не спишь, Кривой?»

Голос был определённо не знаком, однако зачем отмораживаться? Я согласно ответил:

– Нет. Скучаю.

За дверью кто-то зашебаршил, покряхтел, словно садился и устраивался поудобнее.

– Меня Боря звать. Как и ты – бессонницей маюсь. Вот, решил с тобой ночку скоротать.

Это оказался охранник из ночной смены, до крайности нудный и тоскливый мужик. Пока его напарник наглым образом игнорировал свои обязанности, похрапывая в караулке, Борис болтал со мной. Как я понял, со спящим у него был уговор: тот ему за спокойный сон долю отдавал с зарплаты, а неспящий честно тянул лямку за двоих. И всё бы хорошо, да только бодрствующему было откровенно скучно в одиночестве – вот он и пришёл ко мне, время убивать.

Нет, никто меня выпускать для посиделок на завалинке под луной и душевного общения не собирался. Через дверь говорили. Ну, как говорили… говорил. В мои уши лился унылый, нескончаемый монолог.

Слушать этого… страдальца было просто невыносимо. На меня непрерывным потоком лились жалобы на дуру-жену, на женский пол в целом, на дороговизну, на снег, на жару, на весь мир. И слова вставить не давал! Приходилось терпеть, согласно поддакивая и не особо вдаваясь в текст. Больше скажу! Складывалось впечатление, будто человек радостно тонет в яме с экскрементами и, вместо спасителя, ищет себе компаньона.

Редко, очень редко у меня получалось свои пять копеек забросить в беседу так, чтобы он их заметил и дал ответ. Как правило, сбивчивый, невнятный, пропитанный внутренней неустроенностью.

Дежурил Боря каждую ночь; спал, похоже, днём, а потому через три дня общения я хотел его убить, несмотря на возможные последствия.

С другой стороны, по отдельным оговоркам этого горе-охранника сложилось общее впечатление о месте, куда нас с Зюзей занесла судьба. Это оказался довольно крупный посёлок недалеко от Белгорода, рядом с железной дорогой, почти полностью жилой. Собрался здесь народ, совершенно неприспособленный к созидательному труду и предпочитающий быстрые доходы; по сути не брезгующий ничем. Одним словом, тут обитала до неприличия разросшаяся банда мусорщиков с неплохой материальной базой.

Основным видом деятельности аборигенов являлось мародёрство во всех проявлениях и в промышленных масштабах. Артели, состоящие из самых разных в прошлом социальных слоёв, рыскали по ненаселённым пунктам и собирали всё, что хоть как-то годно к обмену и не приколочено. Потом подгоняли паровоз с вагонами, грузили добычу и отвозили на рынок. В основном в Харьков, но и в Белгороде было что-то подобное тоже, только масштабом поменьше. Выбор конечной станции напрямую зависел от того, какой товар имелся в конкретный момент.

Наиболее ходовой вещью считался металлопрокат. Возрождающаяся цивилизация на юге с удовольствием брала швеллер, уголки, листовой металл. В обмен шёл уголь, небольшие партии низкосортного бензина, продукты. Сейчас все силы мусорщиков были брошены на Старый Оскол. Город хоть и находился далеко от посёлка, но имел хорошие подъездные пути к складам и большие запасы всякого добра. Дело тормозилось только отсутствием крана, потому погрузка на платформы осуществлялась вручную, своими силами. Трудоёмкий процесс, что и говорить. Однако и эта проблема понемногу решалась – что-то там восстанавливали.

Помимо вышеописанных источников для существования, местные, включая несколько фортиков поблизости, не брезговали и мелким огородничеством, и разбоем, и рэкетом купцов, и людоловством. Последнее было так, по ходу жизни. Нашлись на севере людишки бесхозные, которых можно обобрать до нитки и продать – хорошо. Не нашлись – всем грузить прокат или чего нашли.