Я чуть повернулась к нему и медленно объяснила на пальцах:

– Если сделать так, как ты говоришь, то наша дружба разрушится.

– Ни в коем случае! – горячо возразил он, заглядывая мне в глаза. – Она просто перейдёт на новый уровень!

Что тут можно было сказать? Объяснить, что мне не нужен новый уровень, что всё и так хорошо. Но разве могла я мешать счастью своего лучшего друга? Сорин – словно брат, о таких отношениях, как у нас с ним, раньше писали в книгах.

– А меня в новый отдел на работе перевели, – объяснилась я с ним быстро и испугалась, что он не успел понять.

– Правда? Это же здорово! И зарплату подняли?

Слабо кивнув, я вернулась к столу, чтобы убрать посуду и скрыть вдруг возникшую неловкость. Как-то враз стало неясно, что делать дальше, как себя вести и как продолжать этот день. Пока Сорин не собирался становиться женихом Катерины, мы могли и забраться под один плед на диван, чтобы посмотреть сериал, да и обняться при встрече и расставании. Сейчас же мне показалось кощунственным проявлять столь интимные жесты по отношению к нему.

Атмосфера незаметно, но менялась, даже несмотря на то, что за окном стремительно светлело и день обещал быть не таким серым, как обычно в ноябре.

– Может, прогуляемся? – совсем тихо обратился ко мне Сорин, непривычно печальным голосом, который я еле разобрала из-за музыки, которую так и не выключила.

Покачав головой в ответ, пренебрегая развёрнутым ответом, я спряталась от его пронзительного взгляда в комнате. Со стороны можно было бы подумать, будто это проявление ревности или зависти, или даже собственничества. Наверняка и эти чувства были в составе того, что заполняло моё сердце. Я боялась перемен, боялась одиночества и не хотела в этом признаваться.

– Ну раз так… Давай тогда просто посидим вместе, может, посмотрим что-нибудь… Нико… Я же к тебе приехал почти сразу, как вернулся.

Я молчала, старательно делая вид, что рассматриваю что-то за окном, хотя смотреть там было не на что: обычный пустой двор, слякотный и промозглый.

– Думаешь, мне не тревожно и не страшно? – Сорин тихо подошёл ко мне и остановился близко-близко, так, что я чувствовала его дыхание рядом. – Когда ты встречаешь кого-то, с кем хочешь быть всегда, когда чувствуешь трепет любви в сердце, становится не просто страшно, а даже жутко. Ведь любовь – это ответственность. Тебя ведь я тоже люблю, Нико… Мне кажется, что ты моя сестра, за которую я буду отвечать перед Высшими силами. Да что ж это!… – он тяжело вздохнул. – Чувство такое, будто нужно сделать выбор. А я не хочу. Дружба ведь всё понимает, правда? А любовь – прощает? Да?

Опустив голову, я думала над его словами. Было в них что-то правильное, очень точное и в то же время – обидное. Потому что я не хотела этой правды, не хотела будущего и своей ответственности за всё. Но пришлось кивнуть.

До самого обеда мы просидели вместе на диване, завернувшись в большой вязаный плед, местами протёртый, доставшийся от бабушки Сорина в первые годы нашей дружбы. Он рассказывал о поездке, а я даже не слушала, выхватывая некоторые слова и названия и изредка подавая знаки. Теперь-то я понимала слова матери о странных отношениях между мной и другом. Кто бы мог поверить, что за столько лет, проведённых бок о бок друг с другом, мы ни разу не подумали ни о чём более серьёзном, чем простые объятия. И мне так не хотелось лишаться и их.

Рабочие будни, как и всегда в это неспокойное, почти предпраздничное время, наполнялись многоголосьем. И начиналась эта человеческая какофония сразу, как только я попадала в общественный транспорт. В плохую погоду, когда валил мокрый снег или свистел ветер, до работы я добиралась автобусами: сначала садилась в первый попавшийся, проезжала пару остановок, а дальше пересаживалась на следующий, чтобы спустя минут пятнадцать выскочить в сотне метров от больших широких дверей старого дома, на первом этаже которого располагался офис. И уже в первом, зачастую полупустом автобусе, со всех сторон в меня летели голоса: кто-то угрюмо переговаривался между собой, сетуя на вялость, недосып или бессонницу; с центральной площадки раздавался неутомимый смех школьников, то ли опаздывающих в школу, то ли, наоборот, пытающихся попасть туда раньше других; почти каждый раз мне встречался темноволосый парень с длинной косой чёлкой, самозабвенно подпевающий музыке в наушниках. Иногда мерный гул, обозначающий утро, разрезал голос из динамиков, объявляющий остановку, и тогда я словно просыпалась, поглядывала через пассажиров в окно и проворно выбегала на промозглую улицу. Изо дня в день, всю осень, и зиму, и весну, и даже лето.