По дорожке к ним со всех ног бежала няня Глаша.

– Что случилось?! Что вы кричите?! Бросьте эту грязную лягушку, Василий Васильич! Напугали барышню! Не кричите, барышня, лягушка не кусается! Ах, беда! Ножки промочили!


Поздним вечером гости разъехались. Остались только тетушка Елизавета с дочерью.

Ночью у ребенка начался жар.

А ранним утром застучали по дорожке конские копыта: приехал лучший одесский врач, доктор Шеломовский. Васе сквозь больной бред он показался похожим на гордого гуся с высоко поднятой головой на длинной шее, с внимательными желтовато-карими глазами и черными бровями вразлет. Доктор прижимался прохладным ухом к Васиной спине, велел то дышать, то не дышать, то глубоко вдохнуть, то покашлять.

В дверях стояла тихонько плачущая Аня.

– Не плачьте, барышня, – сказал доктор, – поправится ваш братишка.

– Кузен… – прошептала девочка.

– Ну, кузен. Кузенчик. Кузнечик. Будет скакать и прыгать пуще прежнего!

Впрочем, мальчик еще долго был слаб. Он много спал, а когда просыпался, рядом видел не только маму, но и Аню. Девочка старалась сама подать ему питье, присаживалась на край постели, держала за ручку, переворачивала подушку прохладной стороной. Иногда напевала ему песенки птичьим своим голоском. А иногда с ним оставалась няня. Ребенок капризничал и просил рассказать ему сказку. Няня начинала:

– Жила-была Нюрочка-девчурочка…

– Нет! Не такую! Эту я знаю!

– Жили-были старик со старухой…

– Нет! Эту не хочу!

Аня входила быстрыми легкими шагами, присаживалась на край кровати:

– Я расскажу. Вот послушай. Тише, не плачь, послушай. Я расскажу тебе про Лоэнгрина. Однажды король узнал, что дети его друга, доброго герцога, остались сиротами…

Иногда она переходила на немецкий:

Ich will von keiner Freude wissen
Muss ich des Grales Anblick missen…
Es sei mein einz`ges Streben,
Fortan mein ganzes Leben [1].

Мальчик утирал кулачками слезы и завороженно слушал, пытаясь бороться со сном.

Просыпаясь и не находя кузину у своей постели, первым делом спрашивал, где она. А если она была рядом, просил:

– Расскажи, что было дальше! Аня, пожалуйста, расскажи!

– Расскажу, только обещай хорошо покушать!

– Обещаю! Обещаю!

И мужественно старался справиться с содержимым тарелки.

А после нередко задумывался и просил:

– Расскажи, пожалуйста, еще про Лоэнгрина! – или вдруг начинал расспрашивать: – А почему Лоэнгрин не хотел, чтобы его имя знали?

– Потому, что ему не нужно было поклонение и обожание, ему нужно было, чтобы его просто любили!

– Мне тоже не нужно поклонение и обожание… А просто чтобы любили, – вздыхал мальчик.

Его мама уезжала, покидала Одессу, покидала маленького сына, прощалась с ним и, целуя, говорила, что она его обожает…

– Мама! – с дрожью в голосе, со слезами спрашивал мальчик. – Ты надолго уезжаешь?

– Дорогой мой! Я буду пока здесь неподалеку! Я буду приходить по вечерам, укладывать тебя спать, рассказывать сказки. Мы будем видеться часто!

– Мама! А зачем?! А почему?! Я хочу, чтобы ты была всегда! Здесь, с нами! Я не хочу быть без тебя, и папа не хочет!

Мама опускала глаза.

Их встречи становились все реже…


Если Вася начинал плакать, отец говорил:

– Пойдем-ка, сынок, я тебе корабль нарисую. Хочешь?

Он доставал листы плотной белой бумаги, усаживал мальчика за стол. Ребенок завороженно следил за руками отца, красивыми, изящными. На среднем пальце правой был тяжелый перстень. И эти руки творили волшебство. На листе появлялся силуэт парусного судна с высокими мачтами, с устремленным в неведомое бушпритом, с капитанским мостиком и рубкой, с пенными волнами под килем и чайками в небе за кормой.