Но мать и об этом позаботилась – зарядку для телефона вместе со сменой белья мне принесла. И указала на то, что в случае экстренной необходимости телефонами пользоваться всё-таки разрешается.

Но я не собирался возобновлять связь с внешним миром до самой выписки.

Десять дней, ещё десять дней полного покоя, без связи с внешним миром, и никакой ответственности – чего ещё можно в депрессии желать?

Разве что, покурить.

Я стал разбирать передачу – смена белья, зарядка, булочки сладкие, минералка…

– Лучше бы курева привезла! – повысил я голос на мать и пошёл по коридору, чтобы сложить вещи в тумбочку у своей кровати.

– Постой, не уходи, – ответила она вслед, – покажи хоть, куда тебя положили.

Наверно, хоть она меня сюда и сдала, в глубине души не хотела со мной надолго расставаться.

– Закон подлости, – ответил я с сарказмом, – в палату номер шесть, точно по Чехову.

И впервые с момента выхода из запоя улыбнулся.

Если я сохранил способность шутить, значит, я ещё жив.

* * *

Самым значительным событием, позволяющим пациентам диспансера, и так психически нездоровым, не сойти с ума от депрессии и скуки, было прибытие новичков. Пока они лежали под капельницей, «старожилы», находящиеся на лечении уже не первый день и потихоньку начинающие проявлять интерес к жизни, увлечённо обсуждали в курилке, кто как сюда попал, кем является «на гражданке» и насколько тяжёлое у него состояние.

Я почти что равнодушно поделился с соседями по мужской палате впечатлениями о том, что прошлой ночью хотел поспать подольше, чтобы посмотреть яркие цветные сны, позволяющие оторваться от серой унылой реальности. Но не получилось, из-за того, что в женской палате какая-то бабка всю ночь напролёт звала своего мужа и во весь голос причитала, будто бы её хотят убить.

Пришлось медперсоналу привязать её к кровати, но она и обездвиженная не переставала орать.

Бабы подключились к обсуждению и красочно описали, какими именно способами им хотелось кричащую соседку по палате вычеркнуть из списка живых.

Я намеренно употребил слово «бабы», потому что большинство пациенток хотелось назвать именно так. На женщин и тем более девушек они не тянули. Преждевременно постаревшие, неухоженные и непричёсанные, с пропитыми до хрипоты голосами.

Впрочем, некоторые из них были не такие и даже совсем не такие. Особенно, близящиеся к выписке, которые уже отошли от последствий запоя и оживали на глазах. В частности, дамочка средних лет, помогавшая медсёстрам в уборке помещения, к которой один из моих соседей по палате пытался клеиться.

А когда вечером шестого числа дежурный персонал уже скомандовал отбой, но смотрел сквозь пальцы, как пациенты слонялись по коридору с выключенным светом, чтобы в умывальнике покурить, мы услышали из умывальника за железной входной дверью шум и крики, словно там была борьба. И когда эта дверь отворилась, поняли: этой ночью скучно не будет.

* * *

А за стенами больницы жизнь шла своим чередом. Днём люди зарабатывали на хлеб с маслом, а вечером развлекались и отдыхали.

Во вторник, как стемнело, несмотря на то что большинство людей завтра утром должно было выйти на работу, в баре «Вудсток» собралась толпа.

Пока что играла музыка в записи, но живые музыканты уже готовились к выступлению.

В этом заведении ди-джей не увлекался выкручиванием регулятора громкости на максимум, так что в зале можно было сносно общаться.

За одним из столиков сидела типичная пара, как будто сошедшая с телеэкрана из какого-нибудь сериала – гламурная модель в вечернем платье и на каблуках, а с ней молодой, но богатый мажор в костюме не его фасона, но брендовом с претензией на элитность.